И оба художника подвергаются преследованиям со стороны завистников и земных властей за свои бессмертные произведения. «Ваш роман Главлит не пропустит, и никто его не напечатает», — говорит Максудову Рудольфи, а друзья сулят ему голгофу. «Записки покойника» остались незавершенными, и мы не знаем подробностей крестного пути Максудова, но знаем, что довели его до самоубийства. Трагичной была и судьба Мастера, которого за его роман сперва организованно травили в прессе, потом арестовали и, наконец, поместили в сумасшедший дом.

Таким образом, «Записки покойника» по отношению к «Белой гвардии» являются как бы «метароманом», а по отношению к «Мастеру и Маргарите» — как бы вариантом повествования о судьбе талантливого и независимого (вспомним «Независимый театр»!) художника в условиях духовной несвободы.

Выше говорилось о едином прототипе образов Максудова и Мастера. Конечно, Булгаков создавал не автопортреты, а художественные образы, содержание которых не исчерпывается суммой биографических совпадений. Но образы эти все же глубоко автобиографичны, как автобиографичны образы Фауста, Андрея Болконского, Пьера Безухова, и совершенно не правы те критики, которые противопоставляют Мастера самому Булгакову, видя в этом персонаже какую-то ущербность («пассивного» представителя нехорошего «чистого искусства»[1658]).

Несомненна и глубинная связь «Белой гвардии» и «Мастера и Маргариты». Недаром их роднят литературные и музыкальные реминисценции (тема «Фауста», вообще музыкальные лейтмотивы, столь характерные для всего творчества Булгакова); богоборческие стихи Ивана Русакова и Ивана Бездомного и дальнейшее их религиозное возрождение; тема «роковой любви» (Венеры, Кармен, Елены Прекрасной в «Белой гвардии» и тема королевы Марго в «Мастере и Маргарите») и т. д.

А главное — оба эти произведения посвящены судьбам русской революции и в каком-то смысле — судьбам всего человечества, коренным проблемам бытия. Ведь недолгий по времени (всего 47 дней) и не такой уж значительный по влиянию на дальнейший ход истории эпизод гражданской войны представлен в «Белой гвардии» как событие апокалиптическое, а место действия этого эпизода (Киев) настойчиво называется Городом (с большой буквы), что как бы соотносит его с такими столицами мировых империй, как Рим и Москва. Апокалиптическая тема объединяет эти два произведения единством историко-эсхатологического представления судеб европейско-христианского мира.

Булгаков назвал «Мастера и Маргариту» романом, так же обычно определяют его читатели и критики (Б. М. Гаспаров назвал его «романом-мифом» и сравнил с утопией Т. Манна «Иосиф и его братья» по второстепенному признаку — обращению к сюжету, заимствованному из Священного писания[1659]). Определение это терминологически неточно: едва ли продуктивно объединить в одну жанровую группу «Мастера и Маргариту» с такими классическими романами, как «Мадам Бовари» и «Анна Каренина». Скорее следует отнести его к жанровым уникам, подобно книге Рабле, «Фаусту» Гете, «Войне и миру» Толстого.

Ведь «Мастер и Маргарита» — двойной роман. Он состоит из романа Мастера о Понтии Пилате и романа о судьбе Мастера. Эти романы, во-первых, противопоставлены, а во-вторых, образуют такое органическое единство, которое и выводит «Мастера и Маргариту» за пределы собственно романного жанра. Это двуединое произведение посвящено не судьбе отдельного человека, семьи или хотя бы группы людей, как-то между собой особенно связанных, а рассматривает судьбы всего человечества в его историческом развитии, судьбу человеческой личности как составляющей человечество. Оно посвящено проблеме «доброй воли» и «категорического императива» как необходимого условия существования личности и общества. Полемика сатаны с покойным профессором Иммануилом Кантом, начатая в 80-е годы XVIII в., о чем Воланд сообщает Берлиозу в 1-й главе, составляет философский подтекст всего произведения Булгакова[1660].

Романы противопоставлены хотя бы уже потому, что они написаны как бы разными людьми: автор первого (античного) романа является персонажем второго романа. Далее, они противопоставлены во времени: временной интервал в две тысячи лет без одного столетия разделяет события, в них изображенные.

Романы разительно противопоставлены и по манере повествования, как будто они действительно написаны разными авторами.

Роман Мастера безличен, в нем нет персонифицированного автора и образа читателя, а стало быть, нет и разговора с ним автора, как нет вообще открыто заявленных авторских рассуждений, поправок к тому, что говорят персонажи, исторических сравнений, литературных реминисценций и т. п. Скупой, энергичной, местами почти мерной, чеканной прозой, лаконично, точно и выразительно описано место действия, действующие лица и само действие.

Тема романа — реальное (в понимании и изображении автора) историческое событие, происшедшее в Ершалаиме «четырнадцатого числа весеннего месяца нисана» в правление «пятого прокуратора Иудеи Понтия Пилата». Никаких элементов вымысла, никакой фантастики, чертовщины, мистики не позволяет себе автор внести в повествование о событиях, развернувшихся во всемирно-историческую трагедию и без каких бы то ни было «литературных» дополнений. И еще — при описании этих трагических событий автор не позволяет себе и тени комизма, гротеска, сатиры, фарса — ни малейшей разрядки трагического напряжения. И так же точно в словах и поступках персонажей нет ничего вульгарного, никакой фамильярности — они ведут себя соответственно значительности события.

Автор (Мастер) как будто не сочиняет художественный текст, а воссоздает историю буквально такой, какой она была на самом деле. Форма его повествования актуализует достоверность содержания. И достоверность еще более подчеркнута способом, каким вмонтирован первый роман во второй. Ведь роман Мастера сожжен (от него уцелели только три фразы). Мы узнаем его текст из трех источников: из рассказа Воланда, который сам был свидетелем событий (и рассказ которого дословно совпадает с текстом Мастера: «О, как я угадал! О, как я все угадал!» — восклицает он, услышав пересказ Ивана), из чудесного сна Ивана и по рукописи автора, чудом восстановленной Воландом. Все это должно убедить читателя в том, что Мастеру мистически открылась буквальная правда исторического факта и его высший философский смысл.

Совсем иначе написан роман о Мастере.

Прежде всего, этот роман отмечен глубоко и ярко персонифицированной личностью автора, который все свое повествование построил в виде непринужденной фамильярной болтовни с читателем и даже с собственными персонажами, порой переходящей в сплетню. Этот автор глубоко и очень разнообразно эмоционален и экспрессивен, его речь перенасыщена выражением сочувствия, горя, радости, скорби, сожаления, негодования. В авторскую речь постоянно проникают элементы речи, мыслей, чувств, физического и нравственного восприятия мира, характерного для его персонажей — Берлиоза, Бездомного, Поплавского, Маргариты, Аннушки и других.

Соответственно изображаемым событиям многообразна стилевая манера и эмоциональная окрашенность речи автора и его персонажей. Здесь много фарса и гротеска, но много и драматизма, лирики, иногда — ужаса. Причем смена авторских интонаций происходит мгновенно, фарсовое и лирическое начала часто совмещены в пределах одной ситуации, одного эпизода (Фрида на бале сатаны; ужас Римского вслед за