слева, Рысёнок – справа. Путь предстоял долгий; я знал, что бойцы, как и я, экономят силы. Мы легли крыльями на ветер, ловя восходящие течения, и уподобились орлам, способным парить нескончаемо долго; лишь редкие взмахи крыльев сохраняли высоту. Степь разворачивалась внизу раскрашенной картой. Птицы видят землю именно так, и именно из-за этого прекрасные карты, которые рисуют на пергаменте из кож горных козлов художники Теснины Духов, стоят на базаре в Лаш-Хейрие и даже в Саранджибаде не меньше чем по сорок золотых за штуку. Торговые пути обозначаются тонкими золотыми линиями; в действительности дороги выглядят узкими светлыми полосками в желтоватом, сером и зелёном. Пасущееся стадо кажется клубком копошащихся мышей, караван раскрашенных повозок огнепоклонников на тракте растянулся рядом цветных коробочек, запряжённых котятами, – мы поднимаемся выше, и всё живое превращается в горстку шевелящихся букашек на широком полотне степи.

Дороги – жилы, по которым текут кровь Ашури и её золото. Они то там, то тут пересекают степь в волнах несущейся под ветром травы; сверху, впрочем, волн не видно, трава под крылом – как серо-зелёная ткань, разостланная неизмеримо широко… Горы, к которым мы держим путь, – пограничный рубеж Ашури, её крепостная стена; пики сияют под ярким солнцем, белые и голубые, будто в них отражается небо. Ашури – горы, и Ашури – степь. Весна становится летом, и маки в Ашури уже начали облетать.

Люди – жители Ашури, и птицы – жители Ашури. А вдруг птицы со своей высоты видят чуть дальше? Они видят с небес, как горит степь, как земля от горизонта до горизонта превращается в траурный покров. Они видят мёртвый город в предгорьях – и сверху это похоже на выветрившийся скелет с зияющими провалами обвалившихся крыш, с торчащими рёбрами балок, среди которых гуляет ветер, с сухими бассейнами, засыпанными пылью. А ведь когда-то там сияла вода, когда-то там зеленели сады, когда-то там шумел базар, играли дети… Может, поэтому лучшие воины на свете не затевают войн первыми?

Я не хотел об этом думать. В полёте не надо думать о земле. Стоит начать думать о земле, как тут же придут мысли о Яблоне. И о малыше – не хочу думать, я слишком далеко, услышь, Нут.

Что она почувствовала? О чём догадалась? Откуда у неё силы смеяться, когда хочется плакать? Бедная, бедная Яблоня, моя маленькая девочка, слишком маленькая для слишком большой беды.

Нельзя об этом, нельзя. Вот если бы существовали на свете голуби-аманейе, волшебные птицы, летящие со скоростью мысли – не к гнезду, а в руки к любимой… Услышь, Нут, я взял бы за пазуху такого голубя, чтобы прислать ей два жарких слова и ждать ответа! Пустые, пустые мечты.

Остаётся лишь надеяться на ошибку Керима. Северяне, только северяне. Слетаем, победим и вернёмся. Не думаю, что чужакам особенно помогут их огненные жерла: с нами Солнечный Пёс.

Только увидим тот прибрежный городок. Убедимся. И после – пусть за северян вступится их единственный бог – им никуда не деться.

Нам пришлось перебираться через Хуэйни-Аман, а это всегда совсем не просто. Сильное солёное дыхание океана сшибается здесь с ледяным ветром снежных вершин; над горами вечно длится поединок ветров. Уже в Теснине Духов мы ощутили его мощь: парить, лёжа у ветра на спине, больше не удавалось, приходилось напрягать мускулы и работать крыльями, отталкиваясь от встречных воздушных струй. Наш полёт замедлился.

Город птиц, Агли-Лаш, жался к горному склону прямо под нами. Путей по земле, которыми до города могли бы добраться люди, почти не существовало: город висел над пропастью ласточкиным гнездом, серо-розовый, как горный гранит, и зелёный от высокогорных сосен. Замок государя Урагана, Гранитный Клинок, втыкался в небеса, похожий на отдельный горный пик.

Здесь всегда существовали совершенно независимо от предгорий. Здесь пекли сладкие лепёшки из розовой муки, смолотой из бши, злака, растущего на крохотных полях в распадках, и делали пресный сыр из молока горных коз, пасшихся на неприступных кручах, куда не ступала нога человека. Здесь ковали металлы, выделывали кожу и пряли шерсть; только крайняя нужда могла бы заставить птиц спуститься с небес.

В жаркий полдень в воздухе над городом было тихо; в такую пору птицы были заняты делами на твёрдой земле, только птенцы с писком носились невысоко над крышами, затевая догонялки и воздушные бои. Взрослые провожали нас взглядами, приветственно вскидывая руки. Удачи соколам государя!

Удачи смертникам государя. Здесь добры к нам, здесь это не произносят вслух.

Мне всегда нравилось это место. Почти все мои воины-полукровки чувствовали себя здесь лучше, чем в степи – и были тут гораздо более желанными гостями. Полуптицы, полулюди… Вероятно, больше птицы, чем люди. Люди всегда считали их ужасом, злом и отщепенцами, плодом тяжёлого греха, позором, чем-то таким, от чего лучше всего избавиться в младенчестве; птицы всегда смотрели с жалостью и пониманием, как на тех, кто умрёт, не оставив следа в своих детях. Разве удел воинов-смертников – не лучшая доля для таких, как мы? Так от нас останутся песни, иначе не останется ничего – вот что говорили мои боевые товарищи. В сущности, мы все обречены игрой Нут на пожизненное одиночество: нет ни жён, ни любимых бесплодному камню смешанной крови. У некоторых моих солдат тут живут подруги-полукровки, ещё более несчастные и неприкаянные существа, чем мы сами, – печальный союз, безнадёжная любовь. Только я, принц – исключение, меня спас от одиночества Гранатовый Венец отца… о нет, Яблоня, Яблоня!

Две шестёрки, услышь, Нут! Маленький Огонь, драгоценное дитя с гранатовой кровью, со смешанной кровью, с несчастной кровью. Если древнее поверье говорит правду, сын полукровки обзаведётся своими сыновьями – но как это проверить? Ведь сын полукровки – сказочное диво вроде молодильных яблок.

Маленький Огонь, невозможное, чудесное дитя. Подарок от Яблони. Если древнее поверье говорит правду, очень сильная страсть сжигает любое проклятие. Скорее всего, второго сына не будет – но это уже и не важно. Лишь бы Огонь успел вырасти, в четырнадцать лет птенец уже сразится за мать и за себя, услышь, Нут!

О, с каким лёгким сердцем, даже имея в виду смерть, всегда стоящую за плечами, я бы отправился на эту войну – за Яблоню, за малыша, если бы точно знал, что во Дворце им ничего не грозит! Тени, конечно, это стена нерушимая, но существуют старые правила и существует царь теней, которому ничто не указ. И ещё существует слово моего отца…

Маленькая Яблоня права: мы нарушаем все запреты… Отважная девочка моя, соратник и возлюбленная, если я