На этот раз капитан молчал долго. Петров улыбнулся. Он сунул руку в карман и вынул флазер.

- Вот, возьмите.

Капитан удивленно взглянул не него.

- Это мой, - пояснил Петров. - Пусть хранится у вас... до лучших времен. Теперь вы согласны?

- Да, - сказал капитан.

Петров попрощался с ним кивком головы.

Предстояло голосование, но все готовились к бою. И выходя в этот день в салон, люди могли лишь гадать, какими они покинут его и покинут ли вообще. Все понимали, что будут драться, хотя не очень хорошо представляли из-за чего: наверное, просто чтобы доказать самим себе, что они все еще являются хозяевами жизни и ее распорядителями - хозяевами столь рачительными, что могут даже и пожертвовать этой жизнью ни за что.

Люди экипажа заняли один из углов салона. Вера пришла, оставив своего больного, но не присоединилась ни к экипажу, ни к пассажирам - сидела в стороне, словно представляя какое-то третье государство.

Ждали боя, и поэтому то, ради чего все как будто и собрались - принятие закона - шло гладко, без задержек. Люди вряд ли вслушивались в то, что читал Петров. Они просто поднимали руки; экипаж воздерживался, всем своим видом показывая, что у них был и остается свой закон, над которым никто здесь не властен.

Наконец, последняя статья была принята. Тогда поднялся Нарев и все поняли: сейчас начнется.

- Уважаемые сограждане! - сказал он. - Отныне у нас есть Закон, которым все мы должны руководствоваться в дальнейшей жизни. И, как ни прискорбно, мы уже с первой минуты должны применить некоторые его положения к отдельным представителям нашего человечества...

Капитан бросил взгляд на Петрова. Старик сидел, как ни в чем не бывало. Наверное, не следовало верить ему и приходить без оружия; вернее всего, вообще не надо было приходить. В своих палубах экипаж оставался бы хозяином положения, теперь же их тут возьмут, чего доброго, голыми руками.

- Я обвиняю экипаж бывшего корабля "Кит", - торжественно произнес Нарев, - в пренебрежении своими обязанностями, в результате чего все наше человечество оказалось в безвыходном положении! И я требую...

В этот миг за спиной капитана встал Луговой. Взгляд его был хмур и решителен.

- Нет! - сказал он и вытянул руку. В ней был флазер. Палец штурмана лежал на спусковой кнопке.

Секунду все, оцепенев, глядели на матово отблескивавшее оружие. Нарев перевел взгляд на лицо штурмана и по выражению его глаз понял: сейчас, выстрелит. Сейчас! Через секунду, через полсекунды...

Нарев никогда не думал, что храбр; в глубине души он считал себя весьма осторожным, чтобы не сказать больше. И, представляя, что он станет делать перед направленным на него оружием, допускал, что поведет себя не совсем достойно, и поэтому всю жизнь старался избегать таких ситуаций. Но сейчас, к собственному удивлению, он не упал на колени, не закричал и даже не закрыл глаза. Он улыбнулся и, не глядя больше на штурмана, посмотрел на Милу.

- Ну, дорогая... - проговорил он спокойно. - Желаю вам...

Штурман выстрелил. В последний миг капитан ударил штурмана по руке, перехватил оружие. Импульс ушел в потолок. Устюг, тяжело дыша, выворачивал руку штурмана. Луговой сопротивлялся. Флазер выпал. Инженер подобрал его и сунул в карман. Нарев улыбался. Мила глядела на него широко раскрытыми глазами, и щеки ее розовели.

Тогда поднялся Петров.

- Теперь у нас есть закон, - спокойно сказал он. - И именем закона я, инспектор Службы Спокойствия Петров, арестую вас, Нарев, по обвинению в преступлениях, совершенных на планетах Федерации и здесь, в пределах "Кита"! Я обвиняю вас в неоднократных попытках захвата власти на молодых планетах Федерации и в том, что здесь, на "Ките", вы пытались посеять вражду между различными группами населения, чтобы таким путем захватить власть и скрыть ваши собственные ошибки. Это является преступлением против безопасности нашего мира.

Слова его упали в тишину. Все взгляды были сейчас устремлены на Нарева. Путешественник улыбнулся. Мила смотрела на него, не отрываясь, и в глазах ее были не гнев и презрение, а - неожиданно - жалость и сочувствие.

- Вы правы, инспектор, - сказал Нарев. - Я виноват. Безусловно, те, кто подают надежды, виновны в случае, если надежды не оправдываются. Но надежда все-таки нужна, если даже кому-то приходится жертвовать собой ради нее...

Нет, конечно же, он говорил все это не Петрову - старик все знал и все понимал. Он говорил это ей одной - и, кажется, не зря.

- Решайте, - сказал Нарев. - Я подчинюсь любому приговору.

- Мы вынуждены жить в замкнутом объеме "Кита", - проговорил Петров. - Может показаться, что это уже само по себе является достаточной карой. Но важно не лишение простора? важно лишение общества себе подобных и всех преимуществ, какие дает жизнь в обществе... Я предлагаю приговорить вас к изгнанию в трюм на срок, достаточный для того, чтобы вы успели обдумать свое прошлое и будущее.

Вопреки процессуальным нормам, он говорил это, обращаясь к Нареву, а не к тем, кому предстояло утвердить приговор. И в голосе Петрова звучали нотки извинения. Никто, однако, не заметил этого - кроме, может быть, Истомина.

Приговор утвердили, но всем было отчего-то неудобно, словно, бы они приговорили самих себя. А Истомину казалось, что он только что присутствовал на спектакле, разыгранном двумя актерами на глазах у ничего не подозревающей публики.

Но сейчас это не казалось ему важным. Главным было облегчение, с которым вздохнули все, поняв, что никто не кинется в драку, что никто ни в чем не виноват, кроме разве что вереницы случайностей и ошибок, от которых не застрахован ни один человек. Больше не нужно было молчать, отводить взгляды и бояться будущего.

Капитан Устюг подошел к Петрову и протянул руку. Инспектор крепко пожал ее. Это стало как бы сигналом к рукопожатиям, улыбкам, словам извинения и приязни.

- Поверьте, я не знал об этом, - сказал Устюг, кивком указывая на Лугового. Петров усмехнулся.

- Как знать - может быть, Нарев благодарен ему за этот выстрел.

Легче стало жить. Надолго ли? Об этом сейчас лучше было не думать. Но, видимо, не случайно Петров, когда