«…Хорошо бы ему вернуться в их ряды», — подумала Дженна.

Единорог приблизился к трибуне — остаткам древо-камня, последнего в Ферихаль. Как и кайлеси, они считались младшими собратьями Великих древ Жизни, Мудрости, Любви и Смерти. В стране сидов Запада, что некогда носила имя Бешбьяс, а теперь была стёрта со всех карт, находился целый лес этих гигантов, называемый Маймору.

Закончив путь, единорог присел в поклоне, а затем лёг. Чародейка подобрала длинные полы своего платья и ступила на мозаичный пол. Древо-камня коснулись её белые ступни — при всём роскошестве своего наряда девушка осталась босой.

«…И в этом вся Дженна», — про себя улыбнулся Сайрон.

В этот миг его тело сотрясла очередная волна боли. Маг сжал и разжал кулаки — единственно этим выдав недомогание.

«…Коли ты обладаешь такой властью над душами, — обратился он к хранителю Калоса, когда их задание было окончено, — скажи, есть ли средство от боли? Можно ли навсегда вырезать воспоминания — подобно тому, как врачеватель иссекает омертвевшую от болезни ткань?»

«Нет, наше прошлое навсегда останется частью нас… — было ему ответом. — Однако, — Мастер пыток улыбнулся в своей жутковато-добродушной манере, — ткань эта не омертвела, как может показаться, и раны души затянутся в целительном свете новых воспоминаний…»

«В свете новых воспоминаний…» — повторил маг.

Единорог принял облик мужчины в пурпурной мантии с золотым орнаментом и, выйдя вперёд, обратился к собравшимся:

— Благодарю вас за терпение, друзья мои… Знаю, всем вам пришлось отложить заботы хранителей, дабы присутствовать на нашем собрании, и безмерно благодарен за этот выбор. Мы говорим на разных языках, мы выглядим по-разному и даже обитаем в различных плоскостях и царствах Сии, однако всех нас объединяет желание сохранить наш мир, страсть к жизни, надежда на лучшее и любовь к своим ближним! Это и есть единый язык души! Это голос наших предков и голос наших потомков — это язык Сии… Да будет он услышан всеми!

Затем хранитель Калоса и хранитель Севера поменялись местами. Мучитель сделал шаг вперёд, оказавшись подле Дженны, музыкант же встал на его место в рядах хранителей Южного континента.

«Бацуна Эмона не зря прозвали Мучителем, — вспомнила Дженна слова Индра. — …Воспоминания… Они порождают демонов… И Бацун Эмон обладает властью над ними! Его дарование необходимо Сайрону, чтобы на время забыть своих демонов… Ну а тебе, милая, он поможет возродить своих…»

— …Предупреждаю, Дженна, чем сильнее ты будешь сопротивляться, тем больнее тебе станет, — тем временем тихо вымолвил Бацун Эмон, глядя на чародейку своими разномастными глазами. — Кричать бесполезно, только потеряешь силы. Как бы больно ни было, просто следи за дыханием и направляй мысль в нужную нам сторону. Всё остальное я сделаю сам…

Дженна покорно кивнула. Тогда Мастер пыток расправил плечи, глубоко вздохнул и начал колдовскую песнь.

Заняв своё место, Индр столкнулся взглядом с Сайроном, стоящим напротив.

«Если с ней что-нибудь случится, я убью тебя…» — ясно говорили его плотно сомкнутые губы.

Хранитель криво ухмыльнулся и кивнул страннику.

«…Можешь мстить мне сколь угодно, — говорила эта невесёлая гримаса. — Ради своего мира я готов на любые жертвы…»

Оба они затем перевели взгляды на Дженну.

Бацун Эмон пел. Его заклинание — вначале тихий шёпот — постепенно набирало зловещую силу. И вот уже пронзительный крик взрезал воздух. Морозным эхом он прокатился вдоль стен и, словно вопль раненой птицы, унёсся к темнеющему небу.

Смеркалось, пещеру окутывали густые тени. В папоротниках вспыхивали зелёные искры светлячков.

Первое время ничего не происходило. Дженна лишь слегка побледнела, или же это прощальные лучи солнца подчеркнули тени на её лице. Затем взгляд её помутнел, глаза расширились.

Девушка пошатнулась, однако не издала ни звука. Лишь руки её дрогнули в поисках опоры. Левая кисть безвольно опала, будто парализованная болью, правая же — нашла и судорожно стиснула один из выступов древо-камня.

В этот миг мхи, что облюбовали трибуну, озарило скупое сияние. Затем зелень вспыхнула бутонами цветов. Цветы оторвались от стебельков и, воспарив в воздухе, раскрылись бесчисленными огоньками!

Парящие странники, несущие в себе память мира и живущих в нём, или, как их ещё называли — планктосы — закружились вокруг чародейки.

Ночной мрак густым полотном укрыл залу. Только призрачный свет планктосов плясал на одеждах хранителей и их строгих лицах.

Дженну же свет объял полностью, и казалось — девушка сама стала светом. Белая от боли, но сияющая, словно луна посреди ночного неба, невидящим взором чародейка вглядывалась в пустоту перед собой.

Между тем облако светлячков над её головой, точно мозаика, образовало движущуюся картину.

Подобно клубку пряжи, воспоминания раскручивались от конца к началу. Дженна очутилась в яблоневом саду у лигнитлеи Ауки.

Опустошающее чувство вновь парализовало душу чародейки. Всепоглощающее нежелание оборвало её связь с ногами. Девушка осталась стоять лишь чудом, будто сама стала одной из яблонь.

Через некоторое время зала и хранители растворились во тьме. Лишь призрачные насекомые кружились повсюду хороводами светлячков.

Затем мрак наполнился удушающим зловонием. Белая полоса тумана появилась у его видимой границы. Туман подкрадывался ближе, обступая со всех сторон.

Дженна хотела было бежать из западни — и не могла: ноги отказывались слушаться. И тем сильнее её рука сжимала несуществующий клинок — меч сумеречных лис. Алая кровь капала с него и исчезала в подступавших завитках белёсой мглы…

Горло Дженны вновь, как в Нороэше, наполнилось жгучим ядом. Наёмница захлёбывалась им — невысказанным, злым криком. И всё же, помня завет Бацуна Эмона, а главное — то, что стало с Нороэшем, она молчала.

В её сознании поднимались силуэты жрецов и монахов, привязанных к столбам юношей и девушек, обретали плоть потерянные собратья по оружию… И он.

— Прости, — услышала Дженна на краю сознания.

— Не покидай меня, прошу… — вновь шептала она, заливаясь слезами. — Ты глупый ведьмак… Ты же обещал… Ты обещал ждать меня у моря… Почему ты не ушёл? Почему? Не смей покидать меня… Слышишь?

Летодор не слышал. Он таял. Они таяли — десятки юношей и девушек, привязанных к деревянным столбам.

Все они теряли не кровь, но жизни — свои долгие и разные жизни: юность, молодость, зрелость, старость… Они отдавали тепло, нежность, страсть. Они приносили в жертву своё неслучившееся счастье.

И их судьбы, словно обломанные ростки, которые могли подняться лесом, стали ветвями одного жуткого древа.

Все, как один, хранители отшатнулись от светозарной мозаики.

Белый туман из планктосов стремительно свивался трубами костей и жгутами мышц, образовывая нечто напоминающее древо из плоти и крови. Широко раскинув сучья, оно росло и набирало соки жизни.