прикрытые лохмотьями дети и женщины в поисках растопок; больные с ввалившимися щеками мужчины рылись в мусоре, чтобы получить несколько грошей за найденные там тряпки и бумаги.

Камергер Шлеве застал черноглазую Беллу в тальме и шляпе и был принят весьма любезно. Легкий выговор за сказанное накануне ожидал его впереди. Когда эта пара хотела выбраться из уборной, чтобы сесть в ожидавший их на боковой улице экипаж, внезапно раздался душераздирающий крик.

– Верните мне мое дитя! Оно здесь, в цирке!.. Нищая графиня продала его наезднику.

– Но ведь я уже сказала вам, что здесь нет никакого ребенка, – сердито отвечала Адамс.

– Вы лжете!.. Я хочу взять моего ребенка!.. – снова раздался отчаянный крик Маргариты.

Шлеве замер; ему показалось, что голос ему знаком.

– Пойдемте, пойдемте, барон, – торопила его Белла.

– Я должна запирать, успокойтесь же, здесь нет никакого ребенка.

– Это она, – прошептал узнавший наконец Маргариту Шлеве и остановился, не зная, на что решиться.

Несчастная мать не обращала на него внимания, и со страхом и тоской простерла руки к Белле.

– Помогите мне, сжальтесь, – закричала она, падая перед Беллой на колени.

Вальтер подошел, чтобы поднять Маргариту. Ему не нравилось, что несчастная вымаливала то, чего, по его мнению, должна была требовать. Он хотел обратиться к покровительству законов, не зная, что Маргарите следовало избегать всякого столкновения с ними.

– Кого ищет эта несчастная? – спросила Белла.

Гардеробщица сделала ей знак удалиться, как бы желая сказать тем самым, что здесь она и одна справится или что эта девушка безумна.

– У вас ведь есть защитник, – Белла указала на Вальтера. – Пойдемте, барон.

– О Боже! – Несчастная в отчаянии закрыла лицо руками. – Неужели никто мне не поможет!

Шлеве узнал дочь Эбергарда. Он охотно прибрал бы ее к рукам, но Белла тащила его вперед, да и здесь нельзя было силой завладеть Маргаритой. Однако Шлеве надеялся снова напасть на ее след, он был уверен, что она не раз еще придет в цирк.

Вальтер неприязненно посмотрел на старую Адамс.

– Ты ничего тут не узнаешь, – обратился он к Маргарите. – Нищая графиня или солгала, или дитя запрятано так, что отыскать его самой невозможно. В обоих случаях надо обратиться в полицию.

– Лучше идите домой, милое дитя. Дождитесь утра и тогда уже действуйте! – сказала гардеробщица, вспомнив почему-то прочтенную вечером в газетах историю. – Успокойтесь, все откроется, и вы получите ваше дитя!

– Мое дитя! – прошептала прекрасная Маргарита. – Бог и люди покинули меня. – Она пошатнулась, все поплыло у нее перед глазами.

– Жалко ее! – сказала старая Адамс. – Право, мне жалко ее! Ведь ей едва ли исполнилось восемнадцать лет. И она такая хорошенькая! Могла бы еще составить себе счастье.

Вальтер пытался успокоить и приободрить Маргариту. Он отер ее слезы, которые текли по бледным щекам, и крепче закутал в старый платок.

– Успокойся, Маргарита! – тихо уговаривал он. – Я никогда не оставлю тебя. Мы вместе добьемся своего. Ты ведь всегда была такой мужественной и так сильно надеялась на Бога. Во мне ты имеешь верного друга и обижаешь меня, когда говоришь, что все оставили тебя.

– Вальтер, – прошептала Маргарита, отирая слезы, – я очень благодарна тебе, но дай мне выплакаться.

Вальтер замолчал, и тут ему показалось, что он слышит над головой молодой женщины чей-то голос: «Согрешила – теперь страдай». Он схватил несчастную за руку и осторожно вывел из цирка.

XXXIII. Лев на свободе

На следующий день на улицах города царило оживление. Народ толпился возле вывешенных на углах афиш, где крупными буквами было напечатано объявление о необыкновенном спектакле в цирке, во время которого господин Лопин даст невиданное до сих пор представление со львами. Смелый укротитель обещал публике войти в клетку со своим ребенком и подтвердить старое предание о том, что львица не только не причиняет вреда беспомощному младенцу, а даже покровительствует ему.

– Этот Лопин посмелее мисс Брэндон, – заметил какой-то господин в толпе.

– Пока в один прекрасный день не останется навсегда в клетке, – добавил другой. – О Брэндон ничего не слышно; бьюсь об заклад, она накормила собой львов.

– Это стало бы известным; верно, она удалилась на покой, ведь занятие ее было прибыльным. Кажется, уже больше нет билетов?

– Я и даром не стану смотреть на это, – воскликнула немолодая работница. – Полиция должна запретить такое! Проклятый француз хочет взять собственное дитя в клетку – это просто стыд. Да он просто выродок. Господь не должен давать детей таким людям.

– Совершенно справедливо, – поддержал работницу мужчина, шедший рядом с дамой.

– А у вас много детей?

– Десять, но я не дала бы ни одного этому мерзавцу, если бы он выложил передо мной и сто талеров! А сто талеров – хорошие деньги для бедного человека, и я никогда не держала их в своих руках!

Одни смеялись над расходившейся женщиной, другие соглашались с ней, но большинство, не обращая на нее внимания, спешили брать билеты.

Вечером народ со всех сторон валил к цирку. Лопин был доволен – сбор обещал быть полным, чего и добивался предприимчивый француз.

Однако полиция посетила владельца цирка, обеспокоенная, не будет ли представление слишком бесчеловечным. Но ловкий француз объяснил, рассыпаясь в любезностях, что представление опасно только с виду, а на самом деле ни он, ни его ребенок не подвергаются ни малейшему риску.

Цирк наполнялся. В нижних рядах обитые шелком кресла занимали офицеры и богатые кутилы. В дипломатической ложе молодой лорд Фельтон, отец которого, к счастью, уехал, с почтительным поклоном уступил место у барьера лорду Уду. Мысленно он проклинал старого дипломата, так как только что узнал от придворного ювелира Розенталя, что лорд опередил его, купив изумрудный убор. На часть денег, оставленных Фельтону отцом с определенными указаниями, он тотчас же купил убор почти такой же ценности, так что, благодаря пари двух наездниц, Розенталь имел немалую прибыль. Но очаровательная Янс все-таки проиграла, и это сердило молодого лорда.

Принц Этьен тоже появился в сопровождении других дипломатов, но королевская ложа по обыкновению оставалась пустой.

Чем выше, тем теснее сидели любопытные зрители: мужчины, женщины, дети. Везде болтали; внизу ели конфеты, повыше – леденцы и пирожки, а еще повыше, изнемогая от жары и давки, жевали хлеб, прося друг у друга программы, чтобы внимательно прочесть о том, что их ожидает.

В одной из лож можно было видеть художника Вильденбрука и Юстуса фон Армана. С ними не было на этот раз молодого господина Ольганова – он сопровождал русского посла, уехавшего на несколько недель.

Наконец звонок возвестил о начале представления.

Во время