— А можно нам немного поесть, хотя бы просто хлеба? — ожил обычно тихий Элайджа.

— Я принесу вам поесть, но немного. Важно, чтобы при встрече с родителями вы были полностью чисты — и внутри, и снаружи. А дома вас накормят сладостями, всем, что вы хотите.

Говард окинул любящим взглядом плохо постриженные головы детей, печально вздохнул и направился прочь из подвала во второе его любимое место в доме.

В тесной комнате, где бледно-зеленые стебли лилий вились по белым рельефным обоям, под черным целлофаном, в полу находилась дверь, ведущая во второй подвал, точнее в небольшую комнату, вырытую для крайне специфических целей.

Говард с неприятным характерным звуком сорвал со стен и пола приклеенный на скотч пыльный черный целлофан. Свалив его кучей в углу, он поддел отверткой деревянный люк и, откинув, открыл его. Мужчина посмотрел на бетонные ступеньки, ведущие куда-то в темноту. Держась рукой за толстые деревянные доски, прибитые к полу, он стал спускаться вниз. В абсолютной черноте он нащупал выключатель, нажав на него, включил свет в комнате размером пять на пять метров с низкими потолками.

— Мать его, — закрывался ладонью Говард.

Привыкнув, моргая через боль, он разглядел место, в котором не был уже много лет, но которое очень любил. Среди серых глухих стен по центру стоял продолговатый металлический стол на тонких ножках. В нем были небольшие углубления и желобки, предназначенные для слива крови в резервуар, заблаговременно оставляемый внизу. Слева от стола у стены стоял стол, на котором лежали запыленные, забытые Говардом медицинские инструменты — кисти истинного художника. Скальпели, зажимы, пилки... Рядом со столом находился высокий белый холодильник, который, несмотря на время, все еще приятно тихо вибрировал. Говард подошел к нему и, открыв дверцы, облокотился на них. Маленькая лампочка залила полки холодильника оранжево-золотым светом, обнажая его содержимое.

— «Пропофол», — взяв в руки, прочитал название одной из многочисленных ампул Говард.

Взяв еще одну ампулу, он встряхнул ее и посмотрел на свет.

— «Сибазон», есть, — беседовал он сам с собой.

Вернув обратно содержимое холодильника и закрыв его, он обошел металлический сверкающий стол и подошел к стоявшему у противоположной стены книжному шкафу, чьи полки были заполнены толстыми тяжелыми книгами.

— Так, анатомия, — довольно сказал он, вытащив одну из книг.

Его указательный палец продолжил скользить по ко­решкам.

— И трансплантология.

Привстав на носки и усевшись на операционный стол, он положил рядом одну из книг, а вторую стал с интересом пролистывать. Говард очень давно ждал этого момента, отказывая себе в нем два года. Вначале боясь Джейсона, потом шантажа людей, замешанных в похищении детей и убийстве водителя. Все это время он лениво бродил по скрипучему дому, проводя часы на пролет в поле среди высоких стеблей кукурузы. Секс не был его прерогативой. Для него он был рутиной, напоминал безликий онанизм. Раны у детей рубцевались, и со временем при проникновении в них кровь переставала идти, превращая физический контакт с ребенком в набор однообразных движении. Спустя два года упорных молитв и просьб к своему больному богу, он наконец дождался своего чистого четверга, когда, совмещая приятное с полезным, он совершит столь желанное омовение.

Перелистывая страницы учебника детской и подростковой анатомии, Говард еле заметно улыбался. Он с удовольствием бегал зрачками по черным строчкам, восстанавливая в памяти нужные для четверга знания.

Глава 26

Собрав все свои силы, используя самый главный свой талант — сохранять терзающие эмоции внутри, Альфред какое-то время держался, не показывая Рите и коллегам, что находится на грани, где-то на рубеже, за которым его грязной пастью пережует безумие, затянув во всеобъемлющую холодную темноту.

Даже находясь рядом с человеком, которого обожал, он не мог убежать от мыслей, которые терзали его. В его больной голове они будто голодные бешеные псы напоминали о себе, пожирая гиперчувствительную нервную ткань, при этом не объясняя жертве, почему они выбрали именно ее и откуда они взялись. Быть может, это и не важно. Важно, что псы были знакомы с жертвой, терзая лишь те раны, которые когда-то невыносимо гноились и кровоточили.

Задерживаясь каждый вечер на пару часов, Альфред, удостоверяясь, что остался совершенно один, выключал свет, позволяя вечернему сумраку ворваться сквозь окна в кабинет, доставал ноутбук и, старясь понять себя и происходящее с ним, смотрел видео и фото, спрятанные в папке, подписанной именем Джейсон. Каждый раз от просмотра снимков и роликов с ним происходило практически одно и то же. Его начинало тошнить, а голова от боли и сдавленности разрывалась на куски. Но он не останавливался, стараясь преодолевать неприятную его сознанию болезненную эрекцию. Все-таки в нем любви к детям и сострадания было больше, чем похоти. И в то же время страха за себя и свое будущее было больше, чем страха за похищенных детей.

Федеральный агент спустя какое-то время уже не обращал внимания на лица детей, все равно среди маленьких бедняг не было пятерки из школы Норт-Вест-Централ. Он всматривался в фотографии и видео, глядя на стены, пол, застеленный черным целлофаном, на незатейливый полосатый рисунок матраса, повадки и движения двух хладнокровных обезумевших насильников. Каждый эпизод, каждый новый кадр Альфред мог предугадать, он каким-то неестественным чутьем понимал, по какому сценарию буду происходить события. При этом каждая деталь, за которую он мог зацепиться взглядом, казалась более чем знакомой. Он будто когда-то был в том месте, вдыхал его воздух и чувствовал жуткий отвратительный запах, пропитанный слезами и страданиями.

Будто пелена с глаз, с совести, которая раньше так много времени провела в самобичевании и страданиях, медленно сползала уверенность в том, что именно агент Хоуп должен довести это дело до конца. Уже не так сильно мучили сердце данные родителям обещания отыскать их детей во что бы то ни стало. Все это по-прежнему находилось в душе Альфреда, но не было столь всеобъемлющим и всесильным. Ныне же достающая до темных тяжелых облаков тень страха была необычайно сильна, она выжидала идеальный момент для того, чтобы наброситься на то хорошее, что было в нем, и сожрать это, давая дорогу ему настоящему.

Досмотрев последний жуткий клип, который заканчивался в том месте, где молодой мужчина с красивым телом достает нож из черной кожаной сумки, после чего подходит к рыдающему