Я наполнил стакан, положил туда льда. Лепорелло не шелохнулся. Тогда я взял стакан и отнес ему.

– Спасибо. Который час?

– Начало шестого…

– Успеем…

В гостиной Дон Хуана начинало темнеть. Я зажег лампу, стоящую на рояле. Лепорелло вздохнул.

– Мой хозяин слушал монаха с холодным вниманием. Порой он позволял себе легкую улыбку. Порой глядел на голубку, в которую спрятался я, но глядел не потому, что заподозрил неладное, а потому что больше в келье не на чем было остановить взгляд. Когда монах закончил чтение, хозяин изобразил аплодисменты.

– Красивая поэма, хотя и не во вкусе нашего времени. Поздравляю вас.

– Вы находите ее старомодной?

– Вовсе нет… Скорее преждевременной или, может, разом и старомодной и преждевременной.

– Но вы извлекли из нее что-то для себя?

– Она подтвердила то, что я и так знал: совершенство нашего мира было разрушено первородным грехом.

– И даже то, что вы сделали поводом для вашего спора с Богом.

– Даже это.

– Но ведь несправедливо возлагать вину на Бога за совершенное человеком…

– Адамом…

– Пусть так. Но если вы станете рассуждать логически…

– Я должен буду упрекнуть Бога: ведь это он создал Адама, а не иное существо, более добродетельное и разумное. Я бы не дал Еве прельстить себя.

– А вы когда-нибудь любили Бога?

– Дорогой мой дом Пьетро! Люби я Бога, мне бы не представился случай выслушать вашу занимательную поэму. Я уважаю Его, восхищаюсь Им. Но любить – в истинном значении этого слова – нет, любви к Нему я никогда не чувствовал. Мне нужно было бы лицезреть Его и испытать ослепление. Наверно, тогда, ежели Он так ослепителен, как говорят, и так неотразим, я забыл бы свои претензии к Нему – и те, о которых вы знаете, и кое-какие сверх того. И я растворился бы в любви к Нему. Но не думайте, будто я единственный человек в мире, с кем такое происходит. Мало кто из людей взаправду любит Бога, и Бог это знает. Те, что верят в Него, испытывают страх перед Ним и стараются Его обмануть. Только я один искренен и чистосердечен, только я отваживаюсь прямо сказать о своей нелюбви…

Дом Пьетро взглянул на него, и во взгляде этом читалось, что монах понял: он тратит время впустую. И все же он заметил:

– В другой раз мы могли бы побеседовать основательнее.

– Да, именно в другой раз. Теперь довольно поздно, и я не могу красть столько времени у святого человека.

– Господь даровал мне время, чтобы я употребил каждый миг на службу Ему. А для Бога нет ничего желанней, чем спасение заблудшей овцы.

Дон Хуан гордо вскинул голову:

– Вы и вправду считаете, что я – овца? И не нашли более подходящего сравнения? А искать-то сравнение следовало где угодно, но только не в Евангелии, Евангелие писалось не о таких, как я, да и не для таких.

Мы покинули монастырь. Тем же вечером хозяин встретился с доньей Хименой, а ночью мы отправились вместе с ней в Неаполь. Мы ехали верхом, выбирая такие тропки, где было меньше вероятности повстречать солдат испанского короля. Донья Химена то молчала, то говорила без остановки, порой она застывала на месте и прислушивалась. Если вдали раздавался стук копыт или крик, мы спешно прятались. Дон Хуана все эти предосторожности забавляли, и в каждом слове его, обращенном к даме, сквозила ирония. Зато донья Химена говорила пылко, и за всякой фразой угадывалось одно: «Я люблю тебя!»

День мы провели на придорожном постоялом дворе. А когда упали сумерки, снова тронулись в путь. Вскоре донья Химена придержала коня и сказала:

– Я устала. Здесь неподалеку мой дом. Хорошо было бы переночевать там.

Мы свернули следом за ней в лес и через час добрались до небольшого замка. Мой хозяин скакал чуть позади, так что за всю дорогу они не обменялись ни словом. В замке нас не ждали.

Дворецкий сказал госпоже:

– Дом совсем не готов к вашему приезду, да и солдаты могут рыскать поблизости.

– Неважно. Они думают, что я в Риме…

Она приказала погасить все огни и опустить решетки. Они с Дон Хуаном ужинали во внутреннем зале. Донья Химена велела достать серебряную посуду и надела женское платье – великолепнейший старинный наряд. Я прислуживал им за столом и наслаждался всей этой роскошью. Они говорили мало и только о политике. Но в то же время меж ними шла и сокровенная беседа: смысл ее выдавали их взгляды, движения рук и трепет губ. Потом донья Химена спела несколько копл, аккомпанируя себе на гитаре. Наконец она резко поднялась:

– Завтра нам надо встать на рассвете. Разойдемся же. Слуги отведут вас, Дон Хуан, в вашу комнату.

Я устроился у его двери, выходившей в длинный коридор. И слышал, как Дон Хуан ходит взад-вперед по покоям тем уверенным и решительным шагом, который был мне так хорошо знаком. В полночь в коридоре появилась донья Химена. Она шла, завернувшись в плащ, и несла в руке канделябр. Мимо меня она пролетела искрой, словно и не заметив. Без стука открыла дверь в комнату хозяина и затворила ее за собой.

Я простоял на своем посту и один час, и второй. До меня доносились приглушенные звуки любви: голоса, стоны. На рассвете я услышал какой-то шум снаружи и выглянул в окно. Испанские солдаты окружали замок. Они приставили к стенам лестницы и карабкались по ним вверх. Я кинулся будить хозяина. Постучал и вошел в его покои, не дожидаясь позволения. Дон Хуан уже встал с постели. Донья Химена еще спала. Я шепотом сообщил о том, что обнаружил.

Дон Хуан стал одеваться, потом взял в руки шпагу.

Он не проронил ни слова, словно окаменел. Подошел к окну и увидал солдат, которые неслышно скользили по двору. Светало.

– Здесь попахивает предательством, – бросил мой хозяин.

Потом приблизился к ложу и разбудил донью Химену. Она выслушала его, не дрогнув, в полном спокойствии. Попросила подать ей плащ и завернулась в него.

– Что ты намерена делать?

Она не ответила. Только глянула в окно и несколько мгновений следила за сновавшими туда-сюда солдатами. Часть отряда была выстроена в несколько рядов, и испанцы стояли внизу, подняв вверх копья. Другие успели рассредоточиться по замку. Донья Химена сжала зубы, и по щеке ее скатилась слезинка. Потом она повернулась к Дон Хуану, обняла его и поцеловала:

– Спасибо, Хуан.

Она сбросила плащ и вдруг, с неожиданной силой рванув вперед, перекинулась через огороженный решеткой край окна и полетела вниз – тело ее