оказавшийся еще изможденнее, чем первый, поднялся с земли и встал рядом. У него было лицо с выдававшимся вперед подбородком, а голова обрита наголо. Его говор был характерен для северных областей России. — А куда бежать-то?

— Ну, не знаю. Просто… подальше отсюда.

— А зачем? — задал вопрос темнобородый, недоуменно поднимая свои густые брови. — Кругом фашисты, они везде. Это их страна. И куда бежать, куда податься, чтобы они не смогли нас больше изловить?

Этого Майкл никак не ожидал. Он никогда не мог себе представить, что во всем мире найдется хоть один человек, который, по счастливой случайности освободившись от оков, не устремится прочь, а, напротив, останется в неволе, не предприняв даже малейшей попытки избежать новых оков. Он понял: эти люди слишком долго находились в заключении. Так долго, что успели позабыть, что такое свобода.

— Но может быть, это и есть тот самый шанс…

— Нет, — перебил его бритоголовый; взгляд его темных глаз казался отрешенным, — нет у нас никаких шансов.

Пока Майкл разговаривал с военнопленными, Мышонок стоял, привалившись спиной к уцелевшему дереву. Его мутило, и ему казалось, что от запаха крови он вот-вот потеряет сознание. Он не годился для войны. «Боже, помоги мне вернуться домой, — мысленно молился он. — Помоги мне просто вернуться до…»

И тут всего в двух с половиной метрах от того места, где стоял у дерева Мышонок, один из подстреленных немцев вдруг зашевелился и сел. У молодого солдата с простреленным боком лицо было мертвенно-бледным. Мышонок сразу узнал его. Это был Маннерхайм. Он видел, как Маннерхайм потянулся к лежавшему на земле пистолету и прицелился в спину Зеленоглазому. Мышонок хотел закричать, но из груди у него вырвался лишь срывающийся хрип. Палец Маннерхайма лег на спусковой крючок. Державшая пистолет рука дрожала, и он подпер ее ладонью другой, перепачканной в крови руки.

Маннерхайм был немцем. А Зеленоглазый… да черт его разберет, кто он! Германия была родиной Мышонка. Но он дезертировал из части. Недомерок. И отправился домой ко всем чертям.

На то, чтобы весь этот вихрь мыслей пронесся у него в голове, ушло одно мгновение. Палец Маннерхайма давил на спусковой крючок. А Зеленоглазый все разговаривал. Почему он не обернется? Почему же он не…

Время текло, как вода сквозь пальцы.

Мышонок услышал свой собственный крик. Это был и не крик вовсе, а рев затравленного дикого зверя, и, подавшись вперед, он рубанул топором по русоволосой голове Маннерхайма.

Рука с пистолетом дрогнула, и прогремел выстрел.

Майкл почувствовал, как что-то со свистом пронеслось мимо его головы. Высоко в верхушках деревьев хрустнула вепса и с сухим треском упала на землю. Он обернулся и увидел, что Мышонок все еще держится за топорище, а лезвие топора глубоко засело в голове Маннерхайма. Тело мертвеца упало ничком, и Мышонок в ужасе оттолкнул от себя топор и отшатнулся. Затем он тяжело опустился на колени, и из его полуоткрытого рта потекла тонкая ниточка слюны. Он оставался в таком положении, пока Майкл не помог ему встать на ноги.

— Боже мой! — страдальчески прошептал Мышонок. Он крепко зажмурился, глаза у него покраснели. — Я убил человека! — Слезы покатились по его щекам.

— У вас есть еще время убраться отсюда, — снова обратился Майкл к темнобородому, чувствуя, как Мышонок снова начинает безвольно клониться набок, всем своим весом налегая на него.

— Мне что-то не хочется бежать сегодня, — последовал ответ. Задрав голову, темнобородый окинул взглядом затянутое серыми тучами небо. — Может быть, завтра. Вы идите себе. А мы им скажем… — Он задумчив замолчал. И тут его вдруг осенило, и он мечтательно улыбнулся. — Мы скажем им, что союзники высадились.

Майкл, Мышонок, Гюнтер и Дитц отправились дальше. Они шли вдоль дороги, держась поближе к лесу, и примерно через полмили наткнулись на свою повозку. Лошадь мирно щипала траву посреди росистого луга.

Они торопились поскорее убраться прочь отсюда, а клубы черного дыма, словно развевающиеся на ветру пиратские флаги, поднимались уже не только над восточным, но и над западным горизонтом. Мышонок сидел, уставившись в одну точку перед собой, и безутешно шевелил губами; Майкл смотрел вперед, стараясь не думать ни о чем, но помимо его воли перед глазами у него вновь и вновь возникало лицо молодого солдата, которого он так жестоко расстрелял в упор. Все они успели по очереди отхлебнуть по глотку шнапса из чудом уцелевшей в перестрелке и пущенной по кругу бутылки, которую потом снова спрятали в сено. В эти наступившие для Германии тяжелые времена выпивка была на вес золота.

Они продвигались на восток, и теперь с каждым оборотом колес груженного сеном воза Берлин становился все ближе.

Глава 34

Майкл видел Париж, залитый ослепительным солнцем. Берлин же предстал перед ним, погруженный в мрачную серую дымку.

Это был огромный, широко раскинувшийся город. Здесь пахло древней слежавшейся пылью и землей, как в старом погребе, который долгое время простоял наглухо закрытым, так что в него не проникало света дня. Да и сам город казался довольно древним, и все в нем было безрадостно-серого цвета, а выстроившиеся вдоль городских улиц дома напоминали Майклу могильные плиты, вкопанные в сырую кладбищенскую землю.

Оказавшись в районе Шпандау, они переехали через Хафель, а на противоположном берегу реки были вынуждены тут же свернуть на обочину, пропуская колонну грузовиков, двигавшуюся на запад. Со стороны реки дул холодный, пронизывающий ветер, и под его порывами хлопали, развеваясь, развешанные на столбах выцветшие нацистские знамена. Брусчатка мостовой была разбита гусеницами танков. И над всем этим безрадостным городским пейзажем из каменных труб поднимались тонкие струйки дыма, и задувающий ветер выгибал их, делая похожими на знаки