– Там маленький принц, да? Настоящий-настоящий? Дайте поглядеть, дайте-дайте!

Наблюдая за столпотворением, Сюань Цзи не удержался и спросил:

– Так вы были ранены?

– Ничего особенного, обычное дело, – равнодушно откликнулся Шэн Линъюань. Он не стал подходить к толпе ближе и разглядывать жалкого себя из прошлого – похоже, его это не очень интересовало. А когда древний демон снова заговорил, в его тоне сквозила небрежность: – Когда мой отец-император погиб в сражении при Чиюань, наша империя пала. Столицу захватили демоны-яо, для людей настали тяжкие времена. Однако каждому в ту пору была нужна надежда, и тогда в народе разошлось пророчество, на самом деле придуманное советниками моей матушки. В нем говорилось: «Миллионы ропщущих душ породят принца, что восстанет из крови отца своего и братьев и, возмужав, истребит демонические полчища».

– То есть…

– Собственно, такими суевериями можно одурачить только простой народ да демонов-яо. Удивительно, как легко они поверили. Таким образом, еще будучи младенцем, я стал бельмом на глазу самого князя демонов, меня неоднократно пытались убить. Когда мне исполнилось десять, меня и наставника хитростью разлучили, после чего родственники выдали меня, наследного принца, врагу. Пришлось бежать, и всю дорогу за мной гнались три великих демона-яо. Под конец все мои двенадцать стражей погибли, демоны загнали меня в тупик, однако народ шаманов вовремя подоспел на подмогу… – договорив, Шэн Линъюань поглядел на вереницу огоньков, рассыпанных по склону горы. Немного помолчав, он добавил: – Родина шаманов – воистину Персиковый источник за пределами мирской суеты. В этом благословенном крае я скрывался целых шесть лет…

012

Тем временем картины воспоминаний, связанных с «Персиковым источником», сменяли одна другую, и временной поток все дальше и дальше уносил Шэн Линъюаня и Сюань Цзи.

Наконец они увидели, как бежавший от людей маленький принц-изгнанник, прикрыв глаза, отдыхает прямо у окна. Судя по всему, он еще не оправился от ранений. Неожиданно в его комнату влетел огромный уродливый жук и врезался прямо в лоб – снаружи раздался громкий детский смех.

В ту пору Шэн Линъюаню исполнилось всего-то десять лет, однако эти годы он провел в бесконечных скитаниях и страхе, поэтому давным-давно растерял всю ребячливость и непосредственность. Забавы, положенные мальчику его возраста, совсем не интересовали маленького принца, и снисходить до своих ровесников он не собирался.

Так что Шэн Линъюань с невозмутимым видом встал, снял со лба жука, выпустил в окно и равнодушно произнес на языке шаманов (которого Сюань Цзи совершенно не понимал):

– Еще раз так сделаешь – расскажу твоему отцу.

Смех оборвался. Из листвы ближайшего дерева показалась голова Алоцзиня – он смерил маленького принца сердитым взглядом. Соскочив вместе с приятелями с ветки, мальчик-шаман тут же бросился наутек.

По малышу Алоцзиню было видно, как он сгорает от любопытства, кто же такой этот Шэн Линъюань; как хочет с ним поиграть. Вот только Алоцзинь не собирался подходить первым и любезничать с пришлым, потому что сам был единственным сыном старейшины клана, и соплеменники разбаловали его до крайности. С раннего детства Алоцзинь привык, что мир вращается вокруг него, и все дети вечно ходят за ним хвостом. В его голове просто не укладывалась мысль, что можно лишний раз не важничать, а всего-то подойти и подружиться. Тем более он считал, что и так делает огромное одолжение тем, что околачивается рядом с чужим окном. Любой бы на месте принца уже страшно впечатлился такой неслыханной милостью и попытался бы напроситься в компанию Алоцзиня.

Но принц-изгнанник не желал щадить чужих чувств.

С каждым днем Алоцзинь злился все больше и все отчаяннее желал заполучить дружбу пришлого, потому что был из тех, кому сладок лишь запретный плод. Чем дольше ему отказывали в желаемом, тем яростнее Алоцзинь желал. Поэтому, когда Шэн Линъюань упорно не замечал его, юный шаман еще навязчивее пытался напомнить гостю о себе. Дошло до того, что он вместе с ватагой малышей стал каждый день околачиваться под окнами Великого мудреца, стараясь погромче шуметь и куролесить, чем очень надоел Шэн Линъюаню.

Впрочем, многие горести давно закалили характер принца. Он больше не умел бояться или сердиться, и если суматоха под окном его слишком раздражала, он прибегал к испытанному средству, которое помогало покончить с любыми дразнилками, – Шэн Линъюань грозил Алоцзиню в духе «Я расскажу твоему отцу».

Как только в поселении шаманов появился маленький принц, Алоцзинь стал получать на орехи куда чаще прежнего. Но поделать с этим ничего не мог – только скрежетал зубами в своей любви-ненависти.

Судя по воспоминанию, Шэн Линъюань еще не успел толком поправиться, а уже взялся осваивать шаманский язык. Говорить сносно он научился с ходу, и теперь пришел черед письменности. Глядя на мальчика, Сюань Цзи припомнил, что в летописях нередко отмечали, что «император У был умен и проницателен не по годам», но нигде не упоминалось, что его величество схватывал иностранные языки, как попугаи схватывают человеческую речь.

Сперва Сюань Цзи подумал, что Шэн Линъюань просто был гением от рождения, способным на лету усваивать все новое (и это выгодно отличало его от типичных студентов, которые только на грамматику убивают по десять с лишним лет, а по итогу и двух слов связать не могут), но довольно скоро до него дошло, что никакого дара у Шэн Линъюаня не было. Просто в те времена работал принцип «либо учись, либо умри».

Дело в том, что в эпоху Великой междоусобицы Девяти провинций ни у кого не было времени продвигать древнекитайский язык и вообще заботиться о коммуникации между народами. Языки разных областей, кланов и племен могли отличаться друг от друга, как небо и земля, и порой случалось так, что отдельное наречие нельзя было отнести ни к какой языковой семье. Как известно, в периоды войн и смут нет ничего важнее, чем умение слиться с окружением, и чтобы выжить, маленький Шэн Линъюань должен был научиться быстро перенимать язык местных.

Однако в этот раз природное усердие почти никак не помогло Шэн Линъюаню – шаманская письменность давалась ему не очень. Для письма этот народ обычно использовал листья особого местного растения, и знаки, которые шаманы выводили, чем-то напоминали древнеегипетские скорописные иероглифы: почти все они состояли из больших петель и мелких кружочков, которые своей детской непосредственностью очень напоминали дома-грибы племени и разительно отличалась от древнекитайской письменности. Несмотря на кажущуюся примитивность, язык шаманов был очень сложным, и Сюань Цзи не сомневался, что их письменность возникла еще на заре человечества.

Кроме дома Великого мудреца на