Шрифт:
Закладка:
– Э, братуха, трут никудышный. А ну, десятник, достань уголек из загнетки.
Савва Мызников развел руками.
– Достань, говорю, огонек!
– По нашей вере, государи служивые, никак неможно прикасаться к чужой печи. Осквернение будет.
Пантелей сам пошел к печи, но подскочила Меланья.
– Серянки достану! Не срамите святое место, где хлеб печем.
Пантелей потеснил Меланью, как бы ненароком упершись рукою в ее грудь.
– Попалась бы ты мне в Манчжурии!
– Окстись, окстись! – отскочила Меланья.
Пантелей вытащил заслонку, протянул руку к загнетке и тут же ее отдернул.
Нагнулся и посмотрел в цело. Там виднелась еще одна заслонка. Тронул рукою.
– Э-ге-ге-ге, братуха! Да тут чья-то… выглядывает. Ей-бо, шире печи.
– Да ну?
Пантелей вынул шашку и ткнул в толстый зад Филимона.
– А-а-а-а!.. – завыл Филя.
– Ишшо разок пхни. Так его, так! Эвон где голубчик схоронился.
Филя вылез из печи весь в саже, как черт из преисподней. Только белки глаз и зубы сверкали. Слезы катились у Фили по щекам и терялись в бороде.
– Как есть я пустынник, никуды не пойду! – вопил Филя, размазывая сажу по щекам. – И сказал Спаситель: «Не убий!» И я к тому сготовился. Сатанинское ружье в руки не приму.
– Примешь, лешак! Офицер иль фельдфебель съездит разок-другой в зубы, черта в руки примешь, не то ружье.
– По Писанию то не дозволено. Тятенька, скажи им! Я нутром хвораю. Сколько в зимовье-то мучился!
– Там тебя вылечат, поторапливайся. Твой брательник-сицилист утопал в дисциплинарку, туда и ты пойдешь. Образумишься.
Увели Филю, ополоумевшего от горя. Он даже не простился с женою и дочерью.
Меланья всплакнула для порядка. И во всю рождественскую службу со свекром ни разу не сбилась с торжественного песнопения…
Соседки судачили: не узнать Меланьи. Ни печали в лице, ни тумана в глазах. Хаживала по деревне в шубке, крытой плюшем, в пимах с росписью – «романовских», в каких только богатые казачки форсили по улицам стороны Предивной.
Соседка Трубина, встретив Меланью на улице, игриво подмигнула бесстыжим глазом:
– Радеешь со свекром-то?
Грех жжет щеки и вяжет язык.
Прокопий Веденеевич утешил:
– Наговор не слушай, а живи, как по вере нашей, – благодать будет.
– Стыд-то!
– Стыд не сало. Кинут в щеки – ничего не пристало.
Вскоре после Рождества Прокопий Веденеевич объездил молодых рысаков и, как обещал, повез невестушку в Минусинск «поглядеть сутолочный город», а заодно купить в кредит в американской конторе сенокосилку и конные грабли.
В деревянном тихом Минусинске пахло блинами и шаньгами, а в трехэтажном каменном доме Юсковых – внуков бабки Ефимии, почтенные горожане справляли Новый год.
Горели свечки на елке, мигали невиданные электрические лампочки, как назвал их Прокопий Веденеевич: «сатанинские бельма», а в купеческих лавках от всякой всячины рябило в глазах.
Нежданно он встретился с Дарьюшкой Юсковой.
В нарядной беличьей дошке, в фетровых сапожках и в пуховой шали, печальная и тихая, шла она улицей.
И вдруг остановилась.
– Прокопий Веденеевич… – проговорила Дарьюшка, и глаза ее распахнулись, ожидающие, жалостливые.
Он раза два мельком видел Дарьюшку в Белой Елани, потому и не узнал.
Дарьюшка назвалась и спросила:
– Есть ли какое известие от Тимофея Прокопьевича?
– Эко! – хмыкнул старик. – Отторг нечестивца, яко змия! И вести от него не жду, а такоже письма с сатанинской печаткой.
И пошел себе дальше, не оглядываясь.
«Из сердца вынул, из души выкинул! – сердился старик, недовольный, что Дарьюшка напомнила ему о меньшом сыне. – Ишь ты, ждет вести! Богатейшая невеста, а круженая. Чаво ей приглянулся Тимка?»
Рассудить не мог.
Завязь восьмая I
На Масленой неделе 1915 года, когда с боровиковской горки ребятишки катались на санках, к Прокопию Веденеевичу понаведался урядник Юсков, как всегда важный, надутый, с накрученными усиками, при новой шапке, и как бы между прочим завел разговор о сыновьях Прокопия Веденеевича: что и как?
Прокопий Веденеевич сперва отмалчивался, сопел в бороду, а потом не выдержал:
– Чаво пристал? Филя, Филя!.. Али не ведаешь, где он, Филя? Вшей кормит у Сатаны в преисподней.
– Ну а Тимофей как? Сицилист?
– Чаво?
– Может, известие какое имеете?
– С Анчихристом в одной упряжке не езжу, грю, и спрос не учиняй. В святцах мово дома имени Тимофея нету-ка. Сгил, яко тлен!
– Правильное слово, Прокопий Веденеевич, – похвалил урядник. – Кабы я знал, каким фруктом обернется Тимофей, я б его тогда еще в могилевскую спровадил! – И, подкинув стрелки усиков: – Из губернии со жандармского управления запрос был: разыскивают Тимофея как сицилиста. Солдат подбивал, штоб оружие повернуть на офицеров и восстание поднять. Чистый Пугачев! Розыск идет.
Прокопий Веденеевич не уразумел.
– Какой такой Пугачев?
– Эва! – усмехнулся урядник. – Али не слыхали, как в самодревнее царствование Екатерины в Оренбургских степях, а так и на Волге объявился Емелька Пугачев, какой назвался царем Петром Федоровичем и смуту поднял? Престол помышлял захватить, да на лобное место упредили. Руки отсекли, а потом ноги и башку, как и должно. Такоже Тимофей! На престол попер сицилист. Изловят – четвертовать будут.
– Эко! – Прокопий Веденеевич осовело уставился на урядника. Правда ли, что Тимка на престол попер? Мыслимо ли? И опять-таки, если умом раскинуть, от Тимки всего можно ожидать. «Не из родовы, а в родову». Не раз слышал от покойного батюшки Веденея Лукича, а тот от деда Ларивона, будто сам Филарет был у «справедливого осударя Петра Федоровича» духовником и что они вместе поднимали войско.
Теперь вот Тимофей объявился. Подумать, а? Филаретова кровь взыграла. Молиться ли во здравие безбожника Тимофея и снять с него родительское проклятие или оставить все так, как есть?
– И про вас спрос был, – продолжал урядник. – Ответствовал: отец Тимофея, говорю, не опознал безбожника-сына, прогнал и палками бил.
– Не бил палками!
– Не самолично, а по вашему наущению тузили. Кабы тогда насмерть прибили – хорошо было бы. Становой сказал: зря не убили.
Прокопий Веденеевич поднялся и, накручивая косичку сивых волос, ушел в моленную.
– Вроде жалеет Тимофея-то? – глянул урядник на Меланью.
У Меланьи один ответ: руки ладошками на живот и глаза в пол.
– В деревню Тимофей не покажется, – бормотал урядник. – Разве только каторжанину Зыряну или Головне весть пришлет через попутчиков. Узнать бы, а? Ты бы сходила, Меланья, к Зыряну. Намеками, стал-быть, так и сяк, вроде беспокоишься: живой или нет деверь Тимофей?
Ни слова в ответ.
– Глухая, што ли?
Меланья ушла в горницу.
– Тьфу, дремучее отродье! – выругался Игнат Елизарович и ушел сердитый.
Более всех встревожился отец Дарьюшки, Елизар Елизарович: вдруг Дарья встретится в городе с беглым Тимофеем?..
Меньшой брат охотно поддакнул:
– Все может быть, братуха. Дарья того только и ждет.
Елизар Елизарович зверовато рыкнул:
– Тогда я тебе зоб вырву!
– Па-азволь!
– Без позволения икру выдавлю. Так и заруби на носу.
– Как, я есть при исполнении должности…
– Кончится твоя должность, Игнашка! Чрез меня получил урядника и чрез меня мундир сымешь. Смотри!
– Твоя Дарья при городе, а я при Белой Елани, при ссыльных поселенцах. Как могу усмотреть?
– С Дарьей сам совладаю, а ты гляди! Чтоб она ни слухом ни духом не проведала, что бандюга жив-здоров.
Урядник не на шутку перетрусил. Он успел проговориться Боровиковым, что идут розыски Тимофея.
– Кабы похоронную сочинить или какое письмо, как будто от дружка… Так, мол, и так. Погиб от ерманской пули Тимофей Прокопьевич и перед смертью просил, мол, передать поклон Дарье Елизаровне…
Елизар Елизарович подумал:
– Кому письмо-то?
– Для Дарьи.
– Башка! От такого письма Дарья на стену полезет да еще в розыски ударится.
– Тогда похоронную. Через волость идут извещения про погибших.
– Похоронную можно. Боровиковым пошли, дойдет и до Дарьи, – одобрил Елизар Елизарович и, долго не раздумывая, махнул на тройке в Минусинск – привез непутевую дочь домой.
Для Дарьюшки настала новая пора затворничества.
Между тем Игнат Елизарович сочинил-таки «похоронное» извещение на Тимофея Прокопьевича Боровикова и самолично проследил, дошло ли извещение до Прокопия Веденеевича. Минула неделя, другая. Боровиковы помалкивали.
Игнат Елизарович призадумался. Тут что-то не так! А друг Прокопию доподлинно известно, что сын Тимофей жив-здоров? «Ворон ворону глаз не выклюнет, – подумал. – Вся их родова паскудная! В кандалы бы да в острог, в тюрьму!..»
Дарьюшка надумала открыть школу в Белой Елани, но грозный
