тело. Элизиум пришел и ушел, а лицо осталось. Лишь изредка в идиллию загробной жизни вторгались земные дела, гложущее чувство ответственности или безотчетная грусть, но это были мелкие вторжения, и всегда находилось лицо, чтобы заставить их уйти. Время в Элизиуме не имело значения, а потребности тела были иллюзией. Он существовал, и Валерий существовал в нем.

Его первым признаком того, что Элизиум может быть непостоянным, стал голос из темноты на языке, который он знал, но не понимал. И имя, которое было его собственным именем. Голос был рокочущим, надломленным и сопровождался ощущением, чуждым «счастливым полям» загробной жизни. Страх. Это открыло дверь, через которую пронеслись образы, подобные ослепительным вспышкам наконечников копий далекого легиона. Он видел дикие, безжалостные лица. Женщина согнулась и плачет над телом умершего мужа. Мечи, которые поднимались и падали с беспощадной точностью. И кровь. Реки крови. Озера крови. Кровь брызнула на стену, и кровь лилась по ступеням великого храма. Крики эхом отдавались в его голове, и, хотя он знал, что это были его собственные крики, он не мог их подавить.

— Валерий. — Снова имя, но на этот раз это был другой голос, сопровождаемый прикосновением нежной руки к его плечу. Он открыл глаза, и впервые лицо показалось в четком фокусе. К его рту поднесли что-то металлическое, и по горлу потекла приятная жидкость. Незадолго до того, как он потерял сознание, он вспомнил ее имя.

Мейв.

***

На какое-то время стало трудно различить, где кончается сон и начинается реальность. Однажды он услышал странный свистящий звук и проснулся, обнаружив, что фигура в капюшоне наблюдает за ним с болезненным, угрожающим видом, и он понял, что должен вернуться в Иной мир. В другой раз он почувствовал острую боль, когда боролся за свою жизнь в переполненной комнате, но через несколько мгновений открыл глаза и обнаружил, что смотрит в окно на знакомые звезды, в комнату, пропахшую застарелым дымом и со следами гари на полу и известковых стенах.

Он знал, что жив, когда проснулся в следующий раз, потому что звезды были на том же месте, и он мог видеть высокую стройную фигуру с гривой темных волос, вырисовывающуюся на фоне них. — Мейв? — Имя прозвучало как рычание недельного щенка.

Она не двигалась, и сначала он испугался, что это очередной сон, но в конце концов она повернулась, и часть лунного света осветила ее лицо. Она изменилась, он это сразу увидел. Его подсознание нарисовало ее такой, какой она когда-то была, но голод и горе расплавили плоть на ее костях. Теперь темные тени и глубокие впадины резко выделялись на фоне ее молочно-бледной кожи, подчеркивая каждую плоскость и придавая ей неприступный, неулыбчивый вид гораздо старшей женщины. «Она по-прежнему прекрасна», — подумал он, но прекрасна по-другому: так, как прекрасный меч может быть одновременно красивым и опасным.

Он лежал на жесткой деревянной кровати с заплесневевшим одеялом из грубой шерсти, натянутым до шеи, и не осознавал, насколько ослабел, пока не попытался подняться. Его перевязанная голова пульсировала, как будто она вот-вот разорвется, и каждая конечность весила больше, чем он мог поднять. Она заметила его борьбу и быстро пересекла комнату, чтобы налить жидкость из глиняного кувшина в чашку. Но когда она поднесла чашку к его губам, он уловил запах настоянного на травах пива, которое Киран дал ему в лесу, и инстинктивно понял, что именно это заставило его уснуть.

Он повернул голову в одну сторону. — Нет, — прошептал он. — Скажи мне.

Пелена упала на ее глаза, и он сначала подумал, что она собирается отказать ему, но после минутного колебания она заговорила тихо, устремив глаза в какую-то далекую точку за окном.

Она рассказала, как Боудикка двинулась на юг во главе тридцатитысячной армии, сжигая и убивая на своем пути все, что было запятнано контактом с презираемыми римлянами, и как их ряды пополнялись отрядами воинов катувеллаунов и триновантов. — Каждый сражался, чтобы превзойти другого в своей доблести на поле боя и в своей жестокости, потому что каждый чувствовал, что больше всего пострадал от рук вашего народа, — объяснила Мейв, как будто это каким-то образом оправдывало жестокость: насаживание на кол, сожжение и изнасилования.

Из всех римских сооружений храм Клавдия символизировал позор оккупации, и Боудикка использовала этот символ, чтобы раздуть пламя ненависти своих последователей в ад бездумной и беспрекословной ярости. — Она приказала им осквернить образ бога, разрушить храм, камень за камнем, и бросить его в реку. Это мерзость на этой земле, сказала она им, и мы сотрем это из памяти, как сотрем из памяти римлян.

Когда они достигли склона к северу от Колонии и посмотрели вниз на жалкие силы, стоявшие перед ними, воины Боудикки смеялись над перспективой встречи со стариками ополчения. Другие, более опытные в войне, советовали быть осторожными, но победили молодые люди. Итак, Боудикка отправила их по мосту на верную смерть.

— Три тысячи убитых и еще три тысячи с ранениями, которые не позволят им сражаться еще много недель, — пожаловалась Мейв. — Они были сильнейшими защитниками трех племен, и она не может позволить себе их потерю.

К тому времени, как Боудикка добралась до храма, она ожидала увидеть его объятым пламенем и с опрокинутые статуями. Она бушевала и рвала на себе волосы и требовала, чтобы храм был взят до наступления темноты и уничтожен до рассвета. Но римляне в храме сопротивлялись ей еще два дня, и, расстроенная, она повела свою армию к Лондиниуму, прежде чем увидела его разрушение.

— Остальное ты знаешь, — сказала Мейв. — Они никого не пощадили.

У него было много вопросов, но ни один из них не оставался в его голове достаточно долго, чтобы полностью сформироваться. В конце концов он понял, что есть только одна вещь, которую ему действительно нужно знать.

— Почему я живу, когда все остальные умерли?

Мейв посмотрела на него странным, фееричным взглядом, и он осознал присутствие третьего в комнате. Фигура в капюшоне поднялась из тени рядом с дверью и похромала к кровати. Валерий узнал его из своих снов и почувствовал, как по нему пробежала дрожь. Капюшон медленно откинулся назад, и он посмотрел в лицо монстра.

Меч Креспо ударил Кирана высоко в левую часть лба, расколов скальп и череп, прежде чем он пронзил его лицо по диагонали. Сила удара разрушила левую глазницу и превратила глаз в красную кашицу, которая была похожа на жерло вулкана. Безжалостно