— Заткните ему рот! — крикнул Лану, с горящим от ревности и ярости лицом.

Слова Крейна оборвала схватившая его за горло мускулистая рука одного из державших землянина охранников.

— Мы сейчас же тайком отведем его в храм, — объявил Лану. В его чёрных глазах по-прежнему пылал гнев. — Когда он окажется среди Электроев, мы сможем отправиться на Чолу, оставив Лигора, как ты и предлагал, здесь, в качестве регента Бэры.

— Хорошо! — Сурп уже торжествовал. — Заверните его в плащ, воины. Никто не должен видеть его лица.

Крейна завернули в душный плащ и подхватили на руки. Он боролся, пытаясь вырваться, но тщетно. Когда его выносили из помещения, он слышал, как Мара по-прежнему неистово умоляла Лану. Через несколько мгновений Крейн почувствовал озноб холодного воздуха, услыхал рёв бури, и понял, что они под открытым небом. Откуда-то издалека слева доносились редкие голоса собранных на площади солдат. И тогда он сообразил, что его тащили тайным, обходным путём к храму.

В душе Крейна не оставалось больше места ни для чего, кроме ужаса при мысли о том, что его ожидает. Стать Электроем, дрейфующим электрическим фантомом, обречённым вечно скитаться по этой планете… наверняка этого не могло с ним случиться! Только не тогда, когда он нашёл единственный выход для обеих планет!

Тут он услышал, как какие-то властные голоса их окликнули, и нёсшие его остановились.

— Стой, кто идёт? Ночью никому нельзя входить в храм. — А затем голос изменившимся тоном воскликнул: — Король!

— С дороги, — услышал Крейн слова Лану часовому, повысившему голос в стараниях перекричать воющий ветер. — Мы несём на алтарь одного из избранных, который сбежал в последний день ухода из жизни.

Крейн почувствовал, как его понесли дальше. Рёв бури сделался приглушённым, когда они вошли в храм. Затем его спустили по лестнице со множеством ступенек, а потом с него сорвали плащ, удерживая его заломленные руки.

Он стоял на возвышении знакомого ему великого храма и видел сквозь мрак темноты стоящие поблизости фигуры. Затем из кристаллического диска на алтаре вырвался луч ослепительной лиловой мощи. Он отбрасывал наверх и наружу дрожащее свечение. Свет этот падал и на Лану, стоящего у красной металлической стойки, где он только что включил дематериализующую лиловую силу.

Глаза Сурпа победно блестели. А Лигор с улыбкой рассматривал искажённое отчаянием лицо Крейна.

— Лану, не делай этого! — хрипло выкрикнул Крейн. — Тебя обманули, провели!

Лицо Лану снова отразило нерешительность.

— Если мой отец был жив и увидел, как я швыряю другого его сына в толпу Электроев… — содрогаясь, пробормотал он.

Сурп увидел его колебание и надавил на короля.

— Если вы этого не сделаете, Ваше Величество, то ваш трон никогда не будет в безопасности! Вспомните, насколько легко он занял ваше место.

— Да, — поддержал его, как всегда растягивая слова, Ли-гор. — Он так хорошо сыграл вашу роль, что Мара теперь предпочитает вам его, разоблачённого самозванца.

Это напоминание сделало своё дело. Лицо Лану побагровело, и он сделал грубый жест держащим Крейна охранникам.

— Бросьте его на алтарь!

— Погоди! — выкрикнул Крейн, и в тот же миг почувствовал, как мускулистые руки швырнули его прямо к лиловому лучу света. — Погоди…

Слова сорвало с его уст, когда землянина швырнули в лиловое силовое поле. Крейн ощутил во всем своем теле ужасную боль, взвыл от боли, и слепящий огонь ударил в глаза. А затем всё потемнело и смолкло. Наступил миг безумной сумятицы. Его будто зашвырнуло в черный омут смерти. Сознание его померкло. Крейн сознавал собственные мысли, но всякие телесные ощущения у него пропали.

Пропали, как пропало и само его тело! Он стал одним из Электроев!

Глава XVIII. Живая смерть

Странное дело, Филип Крейн — нематериальный электрический огонёк, бывший некогда человеком Крейном, — плавал в смутном полусознании за пределами видимого, слышимого. Время для него больше не существовало Он ничего не знал; ничего, кроме собственных мыслей. Он был наедине со своими мыслями на всю вечность.

Ужас, ужас, ужас! Вот единственная мысль, какую мог содержать в себе бестелесный разум, единственное ощущение, на какое он был теперь способен. Ужас перед той жуткой судьбой, какую ему уготовили, страшной участью, которая будет ожидать его все грядущие времена.

Сколько он пробыл в этом бестелесном, нематериальном состоянии? Сколько времени он пробыл Электроем? Он не мог даже предположить. Возможно, часы, а может, дни или недели. Время перестало иметь значение, когда не было никаких событий, отмечающих его ход. В окутывающей его тёмной вечности ничего не менялось — ничего, кроме его мечущихся, страшных мыслей.

У него по-прежнему оставалась память. Он по-прежнему помнил тот страшный миг потрясения, когда его по приказу Лану бросили на алтарь. Ему запомнилось лицо Лану, поражённого ужасом собственного деяния, а также торжествующее лицо Сурпа и насмехающийся взгляд Лигора.

Испытываемый Крейном ужас сменился яростью — слепой яростью, которую он не мог выразить, яростью, направленной против Сурпа и Лигора за их дьявольский план против слушающего их Лану. А затем на него снова накатил огромными волнами ужас, когда Крейн понял, что теперь никогда не сможет им отомстить, что он, бестелесная душа, на веки вечные затерян в одиночестве, навсегда отрезан от всего реального. Он никогда больше не увидит Мару. Он запомнил её, когда она стояла, гордо объявляя о своей любви к нему. Никогда ему больше не смотреть на восходящие над Бэрой стремительно проносящиеся луны, никогда больше не взглянуть на розоватые, окрашенные светом зари башни Ингомара. Он был так близок ко всему этому, и всё же теперь стал одним из тех слепых дрейфующих светляков, на которых он некогда смотрел с такой жалостью.

Тьма и тьма… И он проплывал сквозь её бесконечность, наедине с мучащими его мыслями. Это ощущение было единственным ощущением, к какому было способно его новое фотонное тело. Он знал, что дрейфует наобум, несомый электрическими и магнитными токами, словно корабль без руля и