* * *

Ниже вычленены сегменты текста первого раздела первой главки первой книги ТД, какие необходимо подвергнуть комментированию. (Рабочая и крайне предварительная версия автора). Текст романа ТД прочитывается «сплошным» образом, без пропуска даже самых мелких деталей, нуждающихся в комментировании по вышеуказанным направлениям.

Книга первая, глава первая

Скотиньего база I пласт указанного выше предлагаемого нами разделения по трем основным направлениям комментирования текста ТД

Гетманский шлях II пласт

Предпоследнюю турецкую кампанию II

Курень I

Чекмень I

Майдан I

Бирюком III пласт

Татарского… кургана I и II

Жалмерка I–III

Накваска III

Торочила III

Стригеть III

Кубыть III

Тусменныи III

Без лампасин I–III

Гутарили III

Второй день Троицы I

Господа старики I

В сенцах I

Рослый батареец I

Гахнули III

Полчанин I

Вернулся с каторги I–II

Подбористой фигурой III

Закряжистел III

На императорском смотру на скачках II

Носил в левом ухе серебряную полумесяцем серьгу I

Вороной масти борода III

В буйной повители III

Коршунячий нос III

2.5. Основная парадигма исторических концептов, нуждающихся в первоочередном, принципиальном описании

На наш взгляд необходимо вычленить парадигму ключевых исторических концептов (констант), которым должно быть дано объяснение в первую очередь, так как они структурируют, организуют историческое пространство романа. Это, на наш взгляд, следующие константы:

Казачество, историческая Россия, первая мировая война, февральская революция, октябрьский переворот, большевики, коммунисты, гражданская война, Верхнедонское восстание, Добровольческая армия, белые, красные, борьба против Советской власти после гражданской войны.

Своеобразным «подкастом» к этой парадигме будут персоналии: Керенский, Корнилов, Каледин, Ленин, Троцкий, Подтелков, Кривошлыков, ряд других исторических деятелей, изображенных (или упомянутых) в романе.

2.6. Дополнительные рассуждения

Традиции комментирования литературных текстов, понятное дело, носят изменчивый характер с точки зрения историко-культурной, а также из-за смены социально-исторической парадигмы. Как разнятся исторические труды разных ученых, творивших хотя бы и в сходной социально-исторической ситуации (к примеру, В. Ключевский и ©.Соловьев), так отличаются по существенному содержанию разнообразные толкования исторических реалий, отраженных в тех или иных художественных текстах, производимые в культуре, и говоря более широко – в гуманитарной сфере.

Поскольку история – это не столько рассказ о прошлом, но своеобразное предсказание будущего, то всякое внедрение исторического дискурса в состав интерпретационных моделей литературного текста не может ограничиваться какими-то непреложными и неопровергаемыми отсылками к состоявшимся историческим фактам.

Мало того, что сами эти факты могут быть воспроизведены в исторической науке и сопутствующих текстах публицистического и пропагандистского рода искаженно (причем, часто намеренно, исходя из так называемой политической, но не только, конъюнктуры), может быть и сословная, конфессиональная, культурно-элитарная блокировка объективной исторической информации. Но и добравшись до архивных источников, мемуарной литературы, если, оговорим, они не оказались почищенными идеологическими и другими цензорами, невозможно в полной мере апеллировать к ним, как к некоему объективному базису. Во-первых, сам автор опирался (это большей частью так и происходит) на уже искаженную кем-то историческую канву событий, а во-вторых, идеологический и социо-культурный контекст созданного художественного произведения создает в обществе (обобщенном реципиенте данного текста) деформирующую во многом установку на восприятие данного произведения под определенным углом зрения. Что значительно меняет и корректирует представления о состоявшихся исторических событиях, исторических деятелях и пр., отраженных в тексте произведения.

И в третьих, после слома в развитии общества, подобный тому, какой произошел в СССР в 90-годы, по закону маятника все бывшее стало восприниматься по принципу «от обратного», не особенно и углубляясь в правоту или неправоту такого подхода или в его историческую аргументированность. Слом исторической парадигмы и предполагает отказ от основных параметров всех прежних представлений о целях, идеалах развития того общества, какое «ушло». Даже притом, что в обществе (наше конкретное состояние сегодня), да и в науке, отсутствует мало-мальски отчетливое представление, а что именно складывается в данный исторический момент в теперешнем социуме, какая страна и какое общество «строятся»?

Можно добавить еще несколько важных аспектов данной взаимосвязи исторической науки, конкретных исторических фактов, господствующей идеологии (культурно-социальных стереотипов) и культуры, особенно литературы, как наиболее идеологизированной, связанной со словом и характером мышления человека, ее частью. К слову сказать, в советской литературе на всем протяжении ее истории мы наблюдаем сознательный конформизм ряда литераторов, отказавшихся от своей изначальной идеологии и избравших служение новой власти ради «золотого тельца» (примеры некоторых авторов молодой советской литературы), или же, напротив, видим искреннюю увлеченность художника социальными проектами и убежденность его в осуществимость общественных идеалов, связанных с человеком и задачами реформирования социума.

Да и сама филология как известное отражение идеологических аспектов культуры подвержена подобным болезням искажения реальности во имя неких эфемерных, или не очень, представлений о роли литературы в обществе.

Таким образом, создание теоретико-методологической базы комментария ТД носит сложнейший характер, который потребует рассмотрения основных констант русской истории XX века. Без понимания того, как на все это смотреть и как это же понимать, комментарий сведется к простому (и по существу, искажающему) википедическому перечню более или менее известных фактов отраженных в ТД исторических событий.

Надо попробовать сделать это по-другому.

Русская цивилизация и русский лексикон

Мысль о том, что последовательность чего-то (событий, текстов, эпизодов жизни человека и государства) не есть история, очень справедлива. Последовательность, череда (понятая и, как правило, ограниченная конкретным опытом, знаниями и интеллектуальными возможностями исследователя) событий в социуме, искусстве, собственно в исторической жизни, не есть «чистая» историчность (или историзм). Историзм – это понимание того, как пробивается через эту череду и последовательность каких-то событий (текстов, эпизодов и т. п.) некий, сокрытый в этом развитии, смысл.

Он, этот смысл, как всегда, не имеет определенной формы и средств выражения и поэтому его «угадывание», «узнавание», постижение есть работа ума и интуиции. При этом последнее свойство зиждется на определенной совокупности уже наличествующих в сознании потенциального историка такого рода знаний, которые подверстывают к этому узнаванию свою концептуальность и оформленность, а также выверенное сочетание эмпирических фактов и соображений. Просто наблюдая за действительностью, без изначального, пусть даже и ошибочного, подхода к осознанию известной совокупности фактов и событий, невозможно создание исторического нарратива.

Важно также и другое – насколько присутствует в сознании и рефлексии исследователя генерализованное представление о принципиальной тождественности наблюдаемого мира (истории, искусства, социальной жизни и т. д.) принципам понимания и анализа. Адекватность, известного рода научность или опора на значительный эмпирический материал обязательно присутствуют в сознании субъекта, все это описывающего и стремящегося к известной полноте охвата важнейших процессов развития той или иной исторической формы созданного человеком искусственного (артефицированного) мира.

Не только подобное чувство целостности необходимо