исчезли, глаза так и сияют светлой голубизной. И все в Саре совсем иначе: уже не тянется на стуле в струнку, как образцовая леди, сидит теперь, уютно подоткнув под себя ногу, пьет себе чай, упершись локтями о блестящий коричневый стол. Если бы не это бесформенное одеяние, не эта прическа, красотка, да и только! Филип еле удержался, так захотелось протянуть руку, вытянуть шпильки, торчавшие из сколотых сзади золотисто-каштановых волос. Вместо этого он отхлебнул еще чаю.

— Несмотря на все мытарства последних дней, выглядишь ты отменно, — сказал он.

Сара вспыхнула и с таким вниманием уставилась в чашку, будто на донышке могла прочесть свое будущее.

— Благодарю… — чуть слышно произнесла она.

Филип следил, как изящные пальчики скользят по рифленому краю блюдца. Красивые руки, маленькие, почти детские, коротко остриженные ногти, без лака. Движения мягкие, нежные; Филипу внезапно захотелось, чтоб эти пальцы коснулись его… Он заморгал, сконфузившись от своего желания. Чего только он ни испытал, чтоб найти и спасти Хезер, и вдруг на тебе, какая-то полузнакомая женщина начинает его волновать? Он только что в спальне раздевал Хезер, и что чувствовал? Нет, не страсть… Любовь? Может, та боль и печаль, с которой он глядел на Хезер, просто означают, что стрелки часов не повернуть вспять, что женщина на постели уже не Хезер, которую он любил в Париже? Он непроизвольно застонал.

— Что с вами? — участливо спросила Сара.

Филип тряхнул головой.

— Так… Реакция на события, ничего особенного… Не привык я, знаешь ли, скрываться от суда.

— А вы поспите, — предложила Сара. — Кровати постелены, хотите на диван, а хотите… в общем, выбирайте, где вам удобнее! — докончила она скороговоркой и снова зарделась.

— Тогда уж на диван… — сказал, вставая, Филип.

Его качнуло, он ухватился за спинку металлического с пластиком стула.

— Спасибо за чай, Сара! — и улыбнулся.

— На здоровье, Филип, — тихо сказала она. Увидев, что его лицо расплывается в улыбке, гневно вскинула брови. — Чего смеетесь?

— Так просто, — примиряюще сказал Филин. — За все время впервые назвала меня по имени. Делаем успехи!

— Да ну вас к черту! — буркнула Сара, но пунцовые щеки подрагивали, борясь с улыбкой.

Филип шутливо помахал ей и пошел к дивану в столовую, что находилась ближе к входу.

* * *

Круговерть в голове прекратилась, и среди разорванных воспоминаний стали прорываться блики реального мира. Она определенно едет в какой-то машине с Филипом, хотя такое, конечно, невозможно. Теперь она — орудие Господа, а Филип отступник, противник воле божьей. Теперь телу Хезер уютно, покойно под прохладной простыней, но мысли тревожно витают, блуждают в лабиринте вопросов, ищут без устали ответа…

Она сидит, привалившись спиной к кряжистому дубу на небольшом кладбище в Бостоне, глаза полуприкрыты, не слышит навязчивого шума большого города вокруг. Вдыхает запах травы и пахучей земли; если не открывать глаз, можно представить, что ты не здесь, а там, где хочется быть.

Ей кажется, что за двенадцать лет она описала в своих странствиях громадный круг, и сейчас, сидя здесь, пустив мысли самотеком, она, возможно, думает: не есть ли вся жизнь человеческая нелегкий путь домой?

Хезер Фокскрофт открывает глаза: перед ней истертые временем могильные плиты; пытается представить себя под одной из них, тихую, умиротворенную. На кладбище смерть так близко, кажется, что это тебя опускают в землю, и хочешь этого, скорее, скорее…

Шаги. Она оборачивается. Из створчатых застекленных дверей своего кабинетика-мансарды выходит на покрытую гудроном крышу дома, тыльной стороной выходящего на кладбище, молодой человек. Глядит на кладбище внизу, смотрит на Хезер, курит, наслаждается свежим ветерком первых летних дней. Костюм-тройка, кажется, твидовый. Родился и вырос в Бэк-Бэе, с головы до ног типичный выпускник Гарварда.

Когда-то Хезер могла иметь вот такого мужа. Стоило отцу только пожелать. Или, чтоб доставить ему приятное, она вышла бы замуж за какого-нибудь парня из Аннаполиса[45], стала бы женой морского офицера. Могло случиться и так. А может, именно так и должно было бы…

Клерк повернулся спиной, покинул импровизированный балкон, вернулся к делам, прервав грезы Хезер о несбыточном. Она поднялась, нижнюю часть спины, как раскаленным копьем, пронзает болью, кажется, вот-вот треснет позвоночник. Расправив складки рясы, Хезер спускается по тропинке, вьющейся между могилами, к выходу на улицу. Задержалась на мгновение у вывески на невысокой чугунной ограде: «Кладбище Грэнери». Повернулась и пошла в гору к Парк-стрит и Бостон Коммон[46].

Хезер пересекла парк и вышла на площадь, сандалии неторопливо, мерно постукивали по асфальту. «Летающие тарелки», собаки, старики на скамейках, воздушный змей вьется над бледно-зеленым газоном, сияет позолоченный купол Стейт-Хаус[47] по ту сторону Бпкон-стрит[48]. Сотни людей радуются солнечному деньку. Все так привычно, даже незачем вспоминать. Но нет, все-таки это вспоминается, это есть и ранит так глубоко потому, что ей уже больше не принадлежит; ну а вспоминать не так жутко, как жить. Захотелось работы до изнурения, до боли, чтоб обрести сладость небытия, веруя в бога Матери Терезы. Хватит воспоминаний! Они приведут к Филипу, к другой жизни…

Хезер идет по дорожке мимо скамейки, молодая женщина порывисто, словно что ее спугнуло, встает, с колеи у нее падает сумочка. Монетки брызнули на асфальт, катятся, Хезер автоматически замедляет шаг, наклоняется, помогает женщине собрать деньги.

— Спасибо! — говорит женщина. — Пролетело что-то, наверно пчела. Испугалась, что укусит. Вы монашка?

Спрашивает непредвзято, просто. Хезер кивает.

— Да, из «Сестер милосердия».

— А… Мать Тереза! — подхватывает женщина. — Наслышана о ее праведных делах. Какое, должно быть, счастье служить Господу под ее опекой!

— Да, — говорит Хезер; она слегка озадачена.

Женщине на вид около тридцати: темные, коротко стриженные волосы, синяя плиссированная юбка, белая блузка. Хезер знает, что кое-какие секты не исключают ношение мирского платья. Интересно, эта женщина тоже монахиня? О чем Хезер и спрашивает незнакомку.

— Нет! — смеясь, отвечает та. — Не монахиня. Но я тоже служу Иисусу Христу. Я из местного филиала «Десятого крестового».

Говорит неторопливо, спокойно, уверенно.

— Из «Десятого крестового»? — переспрашивает Хезер.

Вот как все это началось.

Ей во что бы то ни стало хотелось уехать из Бостона, который всегда будет напоминать о доме. О том, чтоб жить у отца в Вашингтоне, и речи быть не могло. И Хезер приняла предложение женщины съездить на выходные за город, на ферму, арендуемую «Десятым крестовым» в Лексингтоне, в штате Массачусетс.

Вернувшись, провела пару дней в Бостоне в состоянии какой-то полупрострации, в голове путано роились лексингтонские впечатления. Это сообщество провозглашает служение Господу, но не тупо, как тягловые лошади, а умно и разнообразно отдавая ему все