глаза в глаза, но не договариваю. Про поступившее мне предложение я еще никому из семьи озвучить не успел. Конечно, можно было бы предположить, что отец узнал от тренера и рассказал другу, но сердце простреливает от другой догадки. Слишком остро и слишком ярко. Я смотрю на крестного во все глаза, и слова как-то разом пропадают. И все встает на свои места.

— Отец? — фыркаю. — Тоже с его подачи?

— Да, Макс, отец. Но не с “подачи”, как ты выразился, а из его любви к тебе, олень ты спесивый! Стельмах прекрасно знал, как ты грезил этим клубом. Это был его тебе подарок на окончание универа. Он уже давно смирился с тем, что в бизнесе ты ему не приемник, и помогает, как может. Да, Стельмах — баран. Старый и упрямый баран! И ты это знаешь, и мать это знает, и все это знают! Он не пойдет на примирение, поэтому будь хоть ты умнее, слышишь? — выдает в сердцах Гай, прожигая меня взглядом. А у меня ощущение, будто крестный в самую душу заглянул, выворачивая ее наизнанку.

— Вам надо поговорить. Нормально. Вдвоем.

— Почему он мне ничего не сказал?

— Потому что он не хотел, чтобы ты знал.

— Значит, не за игру я свое место в клубе получил, а за деньги бати? Шикарно. Просто шикарно.

И колются внутри заразы: совесть и здравый смысл, но обида, как всегда, берет верх.

— Максим, твою мать, Артемович! — аж закипел крестный, поигрывая желваками. — Вот же… порода! Не надо себе в голове придумывать то, чего не было! Ни взятки, ни деньги, Макс, чистое желание помочь. Стельмах всего лишь пригласил руководство клуба на твой матч. Он позвал, они приехали. Заметили. Из всех — тебя! Так что заканчивай вешать всю вину за вашу ссору на отца и уже будь мужиком, пойди и сделай первый шаг в сторону примирения. Ему эти войны с единственным собственным сыном тоже нелегко даются…

Я молчу. Просто потому, что впервые в жизни я не знаю, что сказать. Меня будто эмоционально выпотрошили, я буквально чувствую, как в голове, в сердце идет долбаная перестройка. А еще с головой накрывает осознание, какой я мудак.

— Не забывай, что нам уже не по тридцать и даже не по сорок лет, — продолжает Гай, нервно прохаживаясь перед рабочим столом. — Ты обвиняешь отца в том, что он не интересуется твоей жизнью, а сам ты хоть раз спросил, каково ему? Болит ли чего, или, может, помощь где нужна, Макс? Мы не железные. У нас тоже есть предел, и пока у тебя есть такая возможность, позвонить и сказать “бать, мне нужен твой совет”, пользуйся ей! — выдох сквозь сжатые зубы. — Наши годы на месте на стоят, Макс. Твой отец за тебя и за Лию с девчонками любого порвет, но ты просто не представляешь, каково это — понимать, что всегда полный до этого дом пустеет, а дети разъезжаются и ты им становишься не нужен, потому что они выросли и у них своя жизнь! Каждый справляется с этим, как может. Стельмаха я знаю уже столько лет, что озвучить страшно, и никогда он особой сентиментальностью не отличался. А все нравоучения, все тычки в твои ошибки — из чистого желания помочь! — буквально прорычал всегда спокойный крестный, да так, что проняло. Чувство совести тут же повыползало из всех щелей, куда я его так старательно заталкивал. А в сердце прострелила щемящая боль. Наверное, Гай прав: ведем себя как два упрямых идиота. Скольким в этой жизни я обязан отцу? Да фактически всем, начиная воспитанием и заканчивая той роскошной жизнью в той обстановке, в которой я рос и в которой у меня была реальная возможность реализовать себя так, как я хочу. На самом-то деле напрямую он ни разу не упрекнул меня за мой выбор. За футбол и спорт в обход бизнесу. Да, бузил. Да, пинал словесно, пытаясь привить какие-то ценности и установки, которые я в силу возраста просто не хотел замечать или принимать. И да, в общем, я дурак.

Оба хороши.

В кабинете виснет тишина. Мне определенно после этого разговора есть над чем подумать. Да и Гаю, похоже, тоже. Зря мы все наивно думаем, что предки ждут не дождутся того момента, когда мы все “выпорхнем из гнезда” и отправимся во взрослую жизнь, покорять свои жизненные вершины. Для них это не счастье. Для них это опустевший дом и приезд детей раз в полгода да по праздникам. А если еще подумать, что мы с Леттой улетим в Испанию… дерьмово это все, в общем.

Сердце щемит.

— Я тебя понял, крестный.

— Я не хочу учить тебя жизни, Макс. Просто хочу, чтобы ты понял: отец и мать — люди, ближе которых у тебя будут только твои дети, — по-отечески сжимает плечо Гай.

— Как только будет возможность, я поговорю с… — но договорить мне не дает неожиданный и осторожный стук в дверь.

Я оборачиваюсь, в проеме показывается Летта. Выглядывает из-за двери. Щеки красные, вся взлохмаченная, и взгляд, какой-то обеспокоенный, бегает с меня на отца и обратно.

— Вы уже все? — вежливо интересуется вредина.

Мы с Гаем переглядываемся, он тоже явно заметил внешний вид дочери, но и бровью не повел. Только спросил:

— У вас там все в порядке?

— Эм… да. Все хорошо. Только вот…

— Что? — делаю я шаг вперед, приоткрывая дверь, и буквально затаскиваю, потянув за руку, девчонку в кабинет. — Летт, что случилось?

— Помощь твоя нужна. Там в… подсобке.

— Что? — морщится Гай, рванув вперед. Но Летта не дает ему пройти, преграждая путь и буквально загораживая проход.

— Нет, пап, там Макс нужен.

— Виолетта, что происходит?! Мама где?

— В… в подсобке.

— С чем вам там нужна помощь? — упирает руки в бока крестный. — Может, пустишь?

— Не пущу! — смотрит на родителя снизу вверх воинственно настроенная кнопка и с места двигаться не собирается. — Там… там надо ящик с верхней полки помочь достать, — улыбается девчонка мне, а я по глазам вижу, она точно что-то задумала. Правильно сказал Гай: врать она у нас не умеет от слова совсем.

— И сделать это должен я? — переспрашиваю, хмуря брови.

— Угу, — кивает Летта, одаривая меня очаровательно-хитрой улыбкой.

— Ладно… — тяну, гадая, что происходит. — Я посмотрю, — говорю и обхожу отца и дочь стороной. За спиной слышу протест крестного, но Летта твердо намерена стоять на своем и из кабинета отца не выпускает, что-то быстро объясняя и понижая голос до шепота.

Ничего не пойму.

Пока топаю