Капитан усмехнулся, заговорил без особой охоты:

— Знаете, Елизавета Дмитриевна, я оказался таким профаном в организации медицинского дела… Я представлял так. В моем ведении тридцать два населенных пункта. Назначу в каждый аул одного врача или фельдшера, двух-трех сестер милосердия, провизора… Создам таким образом свою медицинскую дружину. Буду время от времени навещать аулы, помогать медикам и их собирать у себя в Асхабаде. Казалось бы, желания мои не столь уж шикарны. И вот вчера, после заседания у Обручева, захожу в военно-медицинский отдел, напоминаю о своей записке…

— Вы у Вильде были? — спросила, перебив его, княгиня.

— Да, конечно. Лысый, в пенсне, полковник.

— Ну и что же, Лев Борисыч? Продолжайте, я слушаю.

— Полковник положил передо мной папку, отыскал штатное расписание управления Закаспийской области и велел ознакомиться. Оказалось, по штату значится лишь заведующий медицинской частью, врач и фельдшер. Захлопнул этот Вильде папку и говорит: "Что же вы, голубчик, уже два года область существует, а таких прописных истин не знаете?" Я ему заявляю: "Но как же, мол, так — в Закаспии более четырехсот тысяч населения, а если присоединится и Мерв, то население удвоится". А он мне: "Да пусть хоть утроится! Для вашего населения существует земская медицина! Пусть аксакалы в селах за свой счет нанимают фельдшеров!" — "Но это пока невозможно, — отвечаю я ему. — В аулах знахари и табибы вполне устраивают баев и ханов. Вы же знаете, говорю, Кораном запрещено, чтобы христианин вмешивался в дела мусульманские". Полковник посоветовал мне заниматься лишь военной медициной: "Пусть, на здоровье, шаманят знахари: это не ваше дело".

— А если вам собрать знахарей и табибов, научить их современной методе оказания помощи? — предложил Шаховской.

— Серж, — недовольно заметила княгиня, — можно подумать, в Закаспии ты не был и не видел, как ревностно относятся эти табибы к своему врачеванию. Иное дело, если нам удастся из таких, как наша Танечка, и других туркменских ребятишек подготовить врачей и фельдшеров. Надо побольше направлять из Туркмении детей в пансионы и кадетские корпуса.

— Скоро сказка сказывается, — заметил князь.

— Да, к сожалению, это так, — согласилась княгиня. — Мы заговорили о будущем. А настоящее, Лев Борисыч, по-моему, в подвижничестве. Почему бы вам не обратиться за помощью в больницы и госпитали? Я думаю, найдутся медики, кому захочется поехать в Туркмению. Если вы создадите им хотя бы мало-мальски сносные условия, успех может быть обеспечен.

— Пожалуй, это самое разумное, — подумав, согласился Студитский.

Заговорили о нуждах туркмен. Вспомнили Оразмамеда и его убогую кибитку… Засиделись допоздна. В полночь Студитский откланялся. Князь усадил его в карету, проводил до гостиницы и, прощаясь, напомнил, чтобы капитан заходил, когда сочтет нужным, и непременно сообщил о дне своего отъезда…

XVIII

Утром Студитский и Лессар сели в возок и отправились в Главный штаб. В пути инженер сообщил, что английский посол узнал о прибытии туркменских ханов в Петербург и уже проявляет нервозность. В Лондон послана секретная депеша, в Тегеран — тоже. Англичане собираются предпринять контрмеры. Генерал Обручев смотрит на их возню с усмешкой. Вероятнее всего, в штабе соберутся журналисты, и Обручев ознакомит их с английской картой.

— Значит, карта О’Донована бита? — заметил с усмешкой капитан.

— Вчера я еще не предполагал, что эта карта придется к месту, — сознался Лессар. — А сегодня с нее снимают копии. Может быть, даже опубликуют в газетах. Разумеется, с нужными примечаниями.

— Поздравляю вас, Петр Михалыч, с успехом, — пожал руку инженеру Студитский.

У Главного штаба Лессар слез с возка, отправился в канцелярию корпуса топографов. Капитан поехал в Николаевский госпиталь.

Лошадь бежала резво. Кучер, согнувшись на облучке, прикрыв воротником тулупа затылок, помахивал кнутом. Под полозьями скрипел снег. Студитский, закрывшись до подбородка медвежьей полостью, смотрел на утренний Петербург. На улицах было людно, но тихо. Выпавший, вероятно, последний снег скрадывал звуки и голоса. Капитан выехал на набережную и сразу подумал, сколько всякого у него связано с ней! И детство в военной гимназии, и юность — в Медико-хирургической академии. Жаром волнения обдало его, когда возок подкатил к госпиталю. Студитскому показалось, что никуда он и не уезжал из Петербурга. Прошлое настолько приблизилось и вошло в его сознание, что стерся промежуток в три года. Он очень легко представил, будто вчера был в госпитале и разговаривал с профессором Апухтиным по поводу отъезда в Туркмению.

Расплатившись с кучером, капитан вошел в вестибюль и еще раз с усмешкой отметил: "Да, все так, как и было!"

— Доброе утро, Егор, — сказал Студитский швейцару.

— Утро доброе, барин, — меланхолично отозвался тот, принимая шубу и шапку. — Давненько вас не видел. Вроде бы уезжали куда-то?

— Да, уезжал. Вернулся на время. Профессор Апухтин у себя?

— Не приехали еще. Ждем-с.

Капитан медленно пошел по коридору, оглядывая цветочные кадки между окнами и портреты медицинских светил на стене. Все, как прежде. Ничего не изменилось. Вот и портрет Пирогова. Точно такой, как у отца в доме, только в увеличенном размере.

Студитский вошел в приемную главного врача. Там стояли несколько человек в халатах, но никого из них он не знал и додумал: "Вот и перемены, оказывается, есть". И время как-то сразу растянулось: промежуток в три года заполнился бесконечными дорогами Закаспия. Капитан кивнул молодым врачам. Те вежливо ответили, но ни один не спросил — кто он?

Подходя к операционной, Студитский вспомнил февраль восьмидесятого. Утром он приехал на службу, зашел в кабинет, и ему доложили, что вчера вечером в Зимнем был взрыв: привезли раненых солдат. Он зашел в палату к пострадавшим. Все были забинтованы. Некоторые ранены легко, трое нуждались в операции. Здесь он впервые увидел фрейлину Милютину и познакомился с ней. Нежное существо с невинным взглядом — она, не моргнув глазом, солгала ему: "В Зимнем произошел взрыв газа. Эти солдатики были под подвалом, в караульном помещении, и все пострадали". Графиня добилась, чтобы ей разрешили присутствовать на операции одного из пострадавших. Два томительных часа она наблюдала за руками Студитского, стоя в оцепенении, прислонившись к стене. Капитан извлек из тела раненого несколько чугунных осколков и после операции показал их Милютиной. "Газ, говорите, ваше сиятельство?"

Потом он встречал ее еще несколько раз. Однажды графиня доверительно ему сообщила: "Было покушение на государя, столовая разнесена взрывом бомбы". Знакомство их натолкнуло графиню на мысль рекомендовать капитана медицинской службы Студитского в качестве главы русской миссии в Закаспии.

Вспоминая не столь далекое прошлое, капитан