Из Христовой купели пищал паршивый бесенок, тужился как можно больше нагадить.

Плясали черти в венках из райских цветов, умащались миром, покатывались горохом от хохота. Щелкали черти райские орехи, заводили, богохульные, свои вражьи песни.

Плясали с ними грешники: лакомы, лжецы, завистники, гневные, чревобесные, убийцы, сквернословы, ябедники, грабители, плясуны, сребролюбцы, обидчивые, лицемеры, пьяницы, тати, разбойники, душегубцы, богоотступники, еретики, гордые, немилостивые, кощунники, сластолюбцы, клеветники, блудники, блудницы, чародеи и судии неправедные, цари нечестивые, архиереи, дияконы, начальники, скотоложцы, скотоложницы, рыболожцы, рыболожницы, птицеложцы, птицеложницы и всякий женский пол, бесчинно убеляющий лицо свое.

И, плеща друг друга по ладоням, плясали все семьдесят семь недугов и все сорок болезней с хворью, хилью, немочью, повальные, падучие, трясучие – рев, грызь, ломота, колотье.

Плясали черти, грешники, перевивались с холерой, чумой, моровой язвой, с болячкой, нарывом, огневиком, мозолью, килой, опухолью и, с вередом и с чирьями перевиваясь, топали да подпрыгивали.

Сама Смерть кувыркалась бессмертная.

Распалялся Зверь. Трещал Крест под пудовыми богомерзкими вещами. Здоровые, как кость, распухали срамные вещи. Вставая, мерзили.

И творилось бесование, лихое дело.

Темь. Ни зги. В поле сива коня не увидишь. Ночь на небесах.

Пробудилась Богородица. Проснулся святой апостол Петр. Не может Богородица ни книгу чести, ни в книгу записывать. Нет у апостола ключей райских.

Плутают души, взывают потерянные.

Шалыми летают ангелы, натыкаются, Божии теряют перья пречистые, разбивают свои серебряные венчики.

Лезут черти. Забираются на яблоню, шелушат золотые яблоки, топчут копытами заливной луг, оставляют следы по жемчугу, запускают нечистого духа в Фимиам кадильницы, пакостят на ризы и крылья ангелам, наставляют рожки непорочным женам, приделывают хвосты святым угодникам.

И сошлись со всех райских обителей и прохладных кущ все святители и угодники, чудотворцы, святые мученики, великомученики, блаженные, присноблаженные, печальники, страстотерпцы, заступники усердные, лики праведных жен, лики царей милостивых, благоразумные разбойники и пророки и апостолы.

Спрашивает Господь:

– Кто возьмется из вас, преподобных, принести мне похищенное?

Молчат угодники и все святители. Повесили носы: страшен всем Иуда, держащий ключи райские, неохота преподобным платиться боками – люты козни дьявольские.

Лишь один вызывается Илья Пророк. <…>

Ожесточено сердце Пророка, хочет мстить.

– Дай мне, Господи, гром Твой и молнию, я достану похищенное, я истреблю вконец род бесовский.

– Молод ты и не силен, – говорит Господь, – не по тебе такое оружие.

И воскликнул Илья:

– Господи, я от моря поднял облако, сделал небо мрачным от туч и ветра, низвел большой дождь; я словом останавливал росу, я насылал засуху и голод, устрашая царя Ахава, сына Амврия. Я на горе Кармил перед лицом четырехсот пятидесяти пророков Вааловых и четырехсот дубровных гордой Иезавели, посрамляя Ваала, низвел на тельца огонь, – и огонь пожрал всесожжение, и дрова, и камни, и прах и поглотил воду во рву. И еще раз я свел огонь и попалил пятидесятников царя Охозии, сына Ахава, посрамляя Вельзевула, идола аккаронского. Господи, не Ты ли в пустыне у горы Хорива звал меня, и не в ветре, не в землетрясении, не в охоте, не в веянии тихого ветра я слышал Тебя? И в пустыню к Иордану Ты послал за мной огненную колесницу и коней огненных, Ты меня взял к себе —

Молчат угодники и все святители. Дуют в ус.

Милосерд владыка Господь – не попустит Он раба своего.

Дает Господь Илье Пророку гром и молнию.

* * *

Грохочет гром, трещат нещадные стрелы, гремит преисподняя.

Испепелен ад, разгромлен Иуда, скован цепями.

Отнята добыча. Погас в аду свет. Прикончилась пляска. Скрючились черти. Ночь.

На небесах солнце, на небесах месяц и утренняя заря, престол Господа, купель Христова, Крест и Миро.

Грохочет гром, трещат нещадные стрелы, гремит преисподняя. <…>

* * *

На четвертом разжженно-синем небе забушевала неслыханная буря.

Гнется гибкоствольный ветвистый звериный вяз, исцарапались звери. Гнутся ветви, еле переносят убитых на своих зеленых плечах.

И тянутся, тянутся, не провитав близ земного жилья сорока положенных дней, через мытарства до вербы, по вербному перепутью к яблоне сонмы покаранных душ.

Запружают убитую стопами равнину.

Толчея. Некуда яблоку упасть.

Не успевает Богородица в книгу записывать; иступилось перо. И весы кажут неверно, согнулись резные стрелки. <…>

И была великая брань на небеси и на земли.

* * *

Смраден час, невозможный.

Глубокими, как пропасти, устами глотал ад жертвы погибели и вскипал смрадом.

В бездне бездн, где родится и плавится огонь, в геенне – серебряный столб, в столбе золотое кольцо; там к золотому прикован на цепи Иуда.

Так и будет прикован на цепи, и с петлей на шее до последнего суда не тронется ни на единую пядь из ужасного пекла.

Бесятся бесы – завивают, лохматые, винтом свой острый кабаний хвост и с налета, визжа, сверлят волосатую блудливую душу.

Зацепили за пуп плясуна и волынщика, поддернули на железное гвоздье, пустили качаться над раскаленными каменными плитами.

Качался плясун и волынщик.

Влеплялись стрелы в изъеденный коростой язык балагура.

Грыз диявол – веревкин черт – заячье сердце и лукавое.

Один черт без спины, с оголенными раздувающимися синими легкими пилит руку охальному писцу.

Железное дерево с огненной листвой трепетало, осыпались огненные листья; из темной реки подымался вопль, клич и визг; змеи сосали лицо; черви точили раны; двуглавые птицы, крича, кружились, выклевывали глаза; диаволы разжигали железные роги и проницали сквозь тело.

Пламя грозит, душит дым, падает горящая смола.

Писк, скаканье, сатанинские песни.

Там плач неутешный.

Мука вечная и бесконечная.

Земля!

Ты будь мне матерью. Не торопись обратить меня в прах!

Василий Розанов

Трепетное дерево[88]

Мы загасили огни. Но, вместо того чтобы разойтись спать, вышли в сад, чтобы подышать полчаса-час ночью.

Глубокое безмолвие было в воздухе. Ночь была темна, но как-то странно. В саду, на ближней полянке, в подымавшемся за дачей лесу стояла черная темь. А небо было светлое, бирюзовое. По нему, как веснушки по лицу, были раскиданы бледные и маленькие звездочки, наши северные, бескровные звездочки. Все было невыразительно. Но нельзя сказать, чтобы в этой невыразительности не было чего-то духовного. Точно больная девушка, которой немного жить, но которая тем упорнее в мечтах своих и пожеланиях. Белокурое небо. Не замечали ли вы, читатель, что вся наша северная природа белокура, тогда как юг, и его небо, и звезды – явный брюнет. Что-то такое есть…

Деревья сада замерли в безветрии. Но одно высокое дерево, наискосок от нас, трепетно билось своими листочками. Точно