– Побудь пока здесь, князюшка. Ворочусь – поговорим! – вернулся к женщинам, объявил: – Я беру поводного коня, Луша. А вы сидите здесь тихо, костра не жгите – ветер в сторону тракта, кто-нибудь может учуять костер, налезет сюда.

Отговаривать мужа было бесполезно, да княжна Лукерья и сама отлично понимала, что Демьян непременно огласит сотника Хомутова, и тогда от сыска уже не уйти будет! Сказала только на прощание:

– Будь трижды осторожен, Михась!

– К утру я буду у Демьяна… квас пить! Ждите! – ответил Михаил, вскочил в седло, на поводу взял коня Луши и быстро поехал по заросшей дороге к тракту.

Перекрестив мужа в спину, княжна Лукерья воротилась к шалашу, где на рядне у входа сидела Дуняша, и руки у нее мелко подрагивали от испуга, который все еще не проходил.

– Князь мертв? – только и спросила она, подняв глаза на госпожу, словно ждала от нее отрицательного ответа.

– Мертвее не бывает, а душа его уже в аду. Ложись да укройся, теплее будет. Опять мелкий дождь начинается, костер погаснет, станет вовсе темно. Ты постарайся уснуть, а я у входа посижу, покараулю тебя. Когда солнце встанет, разбужу тебя, а сама попробую вздремнуть до возвращения Михаила.

Но даже вздремнуть княжне Лукерье не удалось ни во вторую половину ночи, ни когда взошло солнце, изредка проглядывая сквозь рваные тучи, и только тогда отошла тревога от сердца, когда на заросшей дороге на коне и с поводным рядом показался ее Михась с уставшим, но счастливым лицом. Едва слез с коня, как попал в крепкие руки княжны, которая с выдохом прошептала:

– Живо-ой! Боже, живо-ой!

– А я за вас тревожился, боялся, вдруг какая ватага наскочит… Слава Господу, мы целы и опять вместе!

– Вместе, милый Михась, вместе! А как… там? Все обошлось? Как уладил с Демьяном? Можем быть спокойными?

– Уладил, Лушенька, – ответил Михаил, привязывая коней к дереву рядом с конем Дуняши и князя Трофима. – Перед рассветом у Демьяна на подворье вдруг сеновал загорелся! Хозяин первым прибежал с бадьей, увидел меня, глаза выпучил, как у жабы на болоте. Спрашивает: «Это ты, сотник? А где князь? Где мой Лука?» – А я ему в ответ: «Уже в преисподней, тебя дожидают!» Пока прочие слуги и ямщики проснулись, я уже был за забором и на коне. Постоялый двор хмурого Титка, что на полпути сюда, объехал лесом, оба раза, так что Титок не сможет огласить, будто я возвращался к Демьяну.

– Схоронить надо тело… Мало ли что, вдруг розыск будет.

– Схороню. Вы пока приготовьте обед, а я князем займусь, – ответил Михаил, у шалаша обнял и поцеловал в щеку обрадованную его возвращением Дуняшу и пошел к кустам. Откинул архалук, мельком глянул на залитое кровью лицо князя, невольно содрогнулся: столько раз видел рядом кровь, пролитую другими и своей рукой! Но то была кровь битвы, а здесь убит человек, сам пытавшийся убить его подло – спящего и безоружного…

– Лежать тебе здесь… князюшка! Ишь, с кем умыслил хитростью тягаться – с моей Лушенькой! Как щука ни остра, а не возьмет ерша с хвоста, иглами свою пасть искалечит!.. Интересно, о чем таком важном писал воевода Борятинский великому государю? Надо посмотреть, где тот пакет? Под дождем может намокнуть, хорошо, что я укрыл тело архалуком. – Пересиливая невольное чувство брезгливости, Михаил торопливо расстегнул мундирный кафтан и без труда нащупал тугой пакет во внутреннем кармане драгунского камзола, вынул и тут же, опасаясь замочить бумагу, укрыл у себя на груди. – Должна быть у князя Трофима подорожная бумага от воеводы Борятинского в Приказ Казанского дворца, чтоб не чинили помехи важному государеву гонцу… Ага-а, что-то есть! – Нащупав в другом кармане подорожную, неожиданно для себя Михаил обнаружил, что под верхней рубахой драгунского ротмистра была кольчуга, которая покрывала тело князя от шеи и ниже живота. – Вот так дела-а! – удивленно проговорил Михаил. – Бережливо снаряжался в дорогу князь Трофим! Слава Господу, не пришлось рубиться с ним на саблях – такую рубаху из стальных колец и пуля, ежели не в упор, не прошибет! Годится и мне на воровских дорогах, надобно снять! – И тут же не спеша раздел драгунского ротмистра по пояс, снял кольчугу. Пока тело не остыло окончательно, одел князя в архалук, а кафтан надевать не стал.

«Далее мне ехать в драгунском наряде и с этой подорожной! – твердо решил Михаил. – Тем паче, что князь Трофим сам сказывал, что по дороге на Москву он к воеводам в хоромы не заглядывал, а на постоялых дворах и подорожную не честь показывать!»

Михаил проворно, с кафтаном и кольчугой в руках вбежал в шалаш – дождь разошелся нешуточный, грозил лить долго, и это изрядно беспокоило Михаила.

– Дороги раскиснут, тяжело коням будет идти, – сокрушался он, поглядывая на княжну Лукерью и Дуняшу, которые, словно голубки под карнизом, тесно прижавшись, сидели под одним рядном. Михаил скинул свой теплый стрелецкий кафтан, укутал женщин, а на себя поверх своего камзола надел поначалу остывшую кольчугу, а потом и драгунский кафтан – чуть великоват, зато свободно будет рукам.

Княжна Лукерья без лишних объяснений поняла, что Михаил сделал такое переодевание не без пользы для них – теперь они не беглые из-под надзора воеводы Борятинского, и Михаил не стрелецкий сотник из войска Степана Разина, а гонец на государевой службе, едет с пакетом в Москву и заодно сопровождает дочь покойного воеводы Данилы Мышецкого.

Пока не совсем стемнело, хорошо поели, и Михаил почти в приказном тоне сказал:

– Вы ложитесь с Дуняшей, поспите, а я постерегу вас. Худо-бедно, а я все же поспал часа четыре, не меньше, вы же и глаз не сомкнули. Поутру, если дождь утихнет, похороним князя Трофима и отправимся далее, – он из проема шалаша посмотрел на серое в тучах небо – никакого намека, что закатное солнышко хоть на часок покажет свое умытое дождями личико.

– И то верно, – тут же согласилась княжна Лукерья, которая была изрядно потрясена происшедшим – смерть князя Трофима от ее же руки, потом переживание за отъехавшего к Демьяну мужа. – Хотя и напуганы мы, да в том нашей вины нет – не мы к нему, а он к нам кинулся с обнаженной саблей! Ложись, Дуняша, я тебя прикрою рядном и краем кафтана. И сама сбоку умещусь. Поутру Михась нас поднимет, и все будет хорошо, все будет спокойно…

Женщины, сознавая, что они под надежной охраной, недолго умащивались на сухом травяном