От Волкова удалось отделаться с огромным трудом и то только у дома Владимира Викентьевича, перед которым я твёрдо сказала, что в отсутствие хозяина прислуге велено не принимать представителей сторонних кланов. Волков хищно уставился на дом, словно изучая его защитные плетения, а я подумала, так ли уж права княгиня, считающая, что моя принадлежность к клану защитит от таких вот непонятливых господ. Сдаётся мне, Волков наплюёт на возможный скандал, если прибыль от действий будет выше репутационных потерь. И если при свете дня нарушать закон он поостережётся, то под покровом ночи может и забыть, что закона должны придерживаться все. Или, напротив, вспомнит, что, как говорила Рысьина: «Мы — над законом».

В моей комнате Оленька сразу зацепилась взглядом за шкуру у кровати, выяснила, откуда она, чуть нервно хихикнула, потом походила по густой пружинящей шерсти, попрыгала с довольной физиономией и признала подарок годным.

— Если Саша узнает, разозлится, — хихикнула она. — Какой мстительный, оказывается, Юрий Александрович.

— У него на то масса оснований, — заметила я. — Если он ведёт записи, кто и когда его обидел, то в графе «Волков» вчера ещё прибавилось несколько строк.

И пусть подарок был сделан до того, а Волков собирался произвести впечатление на меня, а не на моего родственника. Но получилось, что произвёл на обоих. Правда, не такое, какое хотел…

— Нужно не записи вести, а разбираться на дуэлях, — воинственно сказала Оленька. — Как это сделал Николай с самим Рысьиным. Но с вашего Юрия толку никакого. Эх, как же не во время Николая перевели, он бы за тебя непременно вступился.

— Как же, есть вашему Николаю до меня дело, — проворчала я, чувствуя, как глубоко запрятанная обида рвётся наружу.

— Почему ты так решила? — изумилась Оленька.

Вполне искренне изумилась, словно я сказала что-то странное.

— Было бы дело — хоть что-нибудь бы написал, — ответила я, удивляясь, что приходится объяснять простейшие вещи.

Оленька всплеснула руками, а её глаза увеличились до таких размеров, что я подумала о частичной трансформации. Но у хомяков как раз глаза маленькие, как бусинки. И такие же блестящие. Конечно, у Оленьки они сейчас блестели, точнее, пылали праведным гневом, но стали огромными, как у древней воинственной богини.

— Лиза, ты чего выдумываешь? — тем временем она выражала словами свои чувства. — Как он может тебе писать, ведь вы же не родственники? Была бы невестой — другое дело. А так — полное нарушение приличий.

Я опешила. Значит, посреди ночи приходить в голом, то есть в меховом, виде — прилично, а написать письмо, всё это безобразие объясняющее, — неприлично? Впрочем, Николай как раз говорил, что никогда бы не пробрался тайком в мою спальню, не будь у него проблем со временем и желания попрощаться. Но мог бы хоть что-то объяснить перед уходом, тем более что, можно сказать, я его даже почти поцеловала. Или даже не почти: кто знает, как мои действия воспринимаются в среде оборотней?

— Он не может мне писать, потому что это неприлично? — неверяще уточнила я.

— Да, девушка из такой семьи, как твоя, не может вступать в переписку с мужчинами, если они не являются её родственниками. Коля — не является.

А Юрий, значит, вступал в переписку, потому что был родственником? Притом что переписка была тайная и совсем не родственная. Или тайной она была как раз для того, чтобы не компрометировать? Вопрос только кого: меня или самого Юрия?

— А ещё, когда уезжал, он очень просил тебе помочь, если вдруг такая необходимость возникнет! — продолжала бушевать Оленька. — Я бы и так тебе помогла, не сомневайся, и Коля это прекрасно знал, но всё равно дополнительно просил. А что не попрощался, так не было у него такой возможности, понимаешь? Он был вынужден ближайшим поездом отбыть. И подозреваю, неспроста такая спешка. Так-то вот.

Она возмущённо раскраснелась, но уже говорила не с таким пылом, как в начале своей пламенной речи.

— То есть была бы у него возможность, он бы зашёл попрощаться? — спросила я, пытаясь понять, в курсе ли Оленька планов брата о проползании хомяком ко мне в комнату в целом и об исполнении этих планов в частности. — Но не могло же быть так: он получил приказ и сразу уехал на вокзал. Должны же были ему предоставить хотя бы минимальное время на сборы. Не на войну же отправляли. Да даже и на войну, всё равно должны были дать время собраться.

— Да он весь день бегал, пытаясь встретиться с княгиней Рысьиной, — проворчала Оленька. — Разве ты не знала? Уж тебе-то точно должны были сказать.

— Ничего мне не говорили, — покрутила я головой для убедительности. — А зачем ему нужно было с ней встречаться?

— Как зачем? — удивилась Оленька. — Чтобы иметь возможность тебе писать.

Нельзя сказать, что эти слова оказались для меня полной неожиданностью: уж сложить обмолвку княгини и нынешний рассказ подруги в цельную картину я могла. А также понять, что Рысьина не для того избавлялась от Николая, чтобы давать ему возможность мне писать. Она надеялась, что он уедет и наше общение с ним по понятным причинам сойдёт на нет. Зря надеялась. Уж идти у неё на поводу я не собираюсь.

— То есть мне он писать не может, потому что общество нас осудит. А если он будет писать тебе, но для меня? — Я уставилась в потолок, словно рассчитывала найти там нечто интересное. — Это тоже будет нарушением приличий?

— Конечно, — ответила Оленька, но несколько неуверенно.

— То есть ты выступаешь на стороне кузена, а не за собственного брата? — коварно уточнила я.