На трудящегося наурианца собрались поглазеть все оставшиеся в посёлке ребятишки. Малышня сгрудилась на почтительном расстоянии от эпицентра действия и раскрыв рты смотрела, как гений галактической науки колет дрова большим топором. Каждое новое полено взлетало на пень по воле плазменных нитей, сверкающих в свете фонарей. Потом несколькими нитями выравнивалось по серёдке пня и Стейз руками ощупывал полено, запоминая, где и как оно стоит. Короткий неумелый взмах топором, сострадательное «ой-ёй-ёй» от малышни – и от полена отщепляется где-то пятая часть. Остаток подбирается, устанавливается заново и в несколько приёмов полено оказывается расколото на куски приемлемого размера.

– Кто ж так делает? – обменивались впечатлениями мальчишки постарше. – Надо пополам колоть, потом ещё пополам, а он будто растопку строгает.

– Так он же ничего не видит, как тут по середине полена попадёшь? – сочувствовали работяге девочки.

– Замахивается слабо, – цокали языками профессионалы колки дров десяти-пятнадцати лет отроду. – Резче надо топор опускать.

– Не надо резче! – пугались девочки и повторяли Ташины страхи: – По ноге ещё жахнет, не приведи духи!

Стейзу попалось особенно сучковатое и крупное полено, гулко ухавшее под ударами топора, но не сдававшееся его напору. Лезвие упруго отскакивало или увязало в мелких трещинах, но никак не могло пробить полено насквозь. Выпрямившись и утерев пот со лба, Стейз ругнулся и протянул к упрямому куску дерева луч, отливающий слепяще-белым светом. Снежинки, садящиеся на луч, мигом испарялись шипящей струйкой пара. Этот луч прошёл сквозь полено, как горячий нож сквозь масло, наполнив воздух запахом палёной древесины. Полено распалось на две идеальные половинки, а зрители восторженно засвистели.

– Ого-го! Ты видел, видел?! Это тебе не топором махать!

Только Таша заметила, как резко побледнели щёки заготовщика дров, как тяжело он опустился на освободившийся пень. Подошла и коснулась губ Стейза, безмолвно прося рассказать, в чём дело.

– Питание плазменных лучей идёт за счёт биохимических реакций, – удалось разобрать ей отдельные слова в длинном объяснении и прийти к заключению, что перерасход энергии лучей приводит к физическому утомлению.

– Обязательно надо было полено победить, да? Другое никак не взять? – укоризненно сказала Таша, подставляя плечо своему герою. – Вот выздоровеешь и секи хоть всю поленницу своими лучами! Эй, ты зачем дрова собираешь?! Я сама их домой принесу, мне ребята помогут!

– Конечно, поможем, тётя Таша! – дружно закричали дети и расхватали всё наколотое. Кроме той охапки, в которую намёртво вцепился стратег галактик по науке! Так он и ковылял к дому с кучей тяжёлых дров в руках и рухнул на колени у печи, скидывая их в общую кучу.

Нервы Таши не выдержали и, заперев дверь за убежавшими детишками, она кинулась к своему невыносимому мужчине с укорами и попрёками, гневно потрясая сжатыми кулачками. Её сгребли в крепкие объятья и закрыли рот жарким поцелуем.

Пылким, исступлённым поцелуем, самым настоящим клеймом собственника. Поцелуем требовательным, сводящим с ума и вынуждающим согласиться на всё и на любые условия. Поцелуем, после которого женщина никогда уже не сможет сказать своему мужчине: «Броди по свету один, мне комфортней подождать тебя дома», а отправится с ним на край земли, разделяя все беды и радости.

Таше доводилось читать в книгах, что яростная злость умеет быстро преображаться в пылкое влечение. На личном опыте этот факт она не проверяла... прежде не проверяла, зато сейчас в единый миг праведный гнев сменился у неё неистовой тягой к своему мужчине. В ответ с силой цунами налетело такое же чувство, закружив в алом водовороте жгучей взаимной страсти. Образ предупредительного джентльмена, трепетно ухаживающего за своей дамой, слетел со Стейза, как сухая хвоя с засохшей ели. Из чёрных зрачков его дивных глаз теперь выглядывал не равнодушный, холодный космос, пугающий нечеловеческой отстранённостью и призраком близко подобравшейся смерти. В глубине его невидящих глаз пылала огненная страсть, утягивающая не в мерзлоту мертвенной пустоты, а в бездну самозабвенной любви, из которой нет возврата. Сбившееся дыхание Стейза стало для Таши дыханием самой жизни, и она так же прерывисто задыхалась с ним в унисон, забыв и о своей злости, и о море проблем, ожидающих своего решения. Здесь и сейчас были только они, навечно связанные самым искренним и глубоким из всех человеческих чувств.

...

Проверенный способ избежать нерациональной ссоры со своей женщиной неожиданно вышел из-под контроля. Наурианцев с детства учили распознавать проявления эмоций в мимике и жестах иных рас, разъясняли значимость для других гуманоидов этих загадочных чувств и учили сдерживать своё физическое влечение, чтобы оно не мешало верно оценивать перспективы личностных отношений.

Однако никто и никогда не прививал Стейзу навыки противостояния страсти, завязанной на собственные, бьющие через край чувства к одной, конкретной женщине, тающей в его объятьях. Можно предположить, преподаватели сочли, что вероятность возникновения чувств у наурианца слишком мала и нет смысла обучать тому, что не пригодится 99,999% их учеников. Предположение логичное, но в данный момент Стейзу подумалось, их не учили этому, поскольку такому невозможно обучить в принципе. Особенно когда ощущаешь не только свои эмоции, но и безнадёжно тонешь в затягивающем омуте ответных чувств. Его страсть возвращалась обратно, усиливаясь страстью Таши, туманя разум, лишая воли, вновь и вновь множа эффект в многократных отражениях, как при резонансе идеально совпадающих колебаний.

Лишившись зрения и слуха, Стейз много дней жил одними ощущениями и эмоциями. Из-за обострившейся чувствительности его кожи каждое нежное прикосновение Таши было подобно язычку пламени, разящему в самое сердце. Её тонкий аромат сбивал с ног и путал все мысли, кроме одной: он до безумия желает эту женщину в своих объятьях. Знание, что она полностью разделяет его страсть, окончательно выбивало почву из-под ног, уничтожая самый последний, мизерный шанс удержать в узде неуправляемую стихию. Стейз точно знал, как правильно выстраивать личные отношения: когда дарить цветы и конфеты, когда звать на свидание, когда знакомить с родителями, когда уехать на берег тёплого моря, в уединённый домик с ложем, усыпанном лепестками роз. Сейчас не было ни роз, ни моря, ни малейшей уверенности в будущем, даже в том, что он не останется навсегда слепым инвалидом, живущем в глухом уголке вселенной, но всё это не имело значения. Было только здесь и сейчас, в этом маленьком домике посреди ледяных снегов, с узкой скрипучей кроватью и завывающим за окном ветром. И сумасшедшим