— Кто-нибудь был поблизости?

— О, как обычно. Пару пьяниц. И еще довольно привлекательный чернокожий парень на роликовых коньках. Его зовут Гибсон, он безногий.

— Безногий?

— Совершенно верно. У него киоск с хот-догами в глубине парка. Я удивлен, что вы его не знаете. Он — местная знаменитость, — Мэнди закурил сигарету, держа ее кончиками пальцев. — Вы же знаете, как это бывает.

— Я вижу, вы курите.

Он посмотрел на меня так, словно у меня на горле появился зоб.

— И что из этого?

— Просто интересуюсь, как вы относитесь к бегунам.

— Мне они не нравятся, — сказал он. — Не знаю, знаете ли вы об этом, мистер Рул, но раньше считалось, что имея такую собаку, как Клорис, ты обязательно встретишься в этом городе с хорошими людьми. Ты выгуливал собаку и встречал в парке множество других любителей собак. Это был изящный способ познакомиться на почве общих интересов. Теперь ты должен бегать. А лично мне никогда не нравилось потеть за пределами спальни.

* * *

Киоск Гибсона с хот-догами находился в нескольких минутах ходьбы, и я решил прогуляться туда. Через два квартала пот начал ползти по моей шее, как мерзкая слизь. Город съел ее в сыром виде, но это все, что у меня было.

Гибсон был уродливым маленьким хорьком с тремя зубами во рту и гидравлическим подъемником, который позволял ему дотягиваться вилкой до сосисок. Я заказал пару и велел ему сделать гарнир из квашеной капусты с луком.

— Вам что-нибудь говорит слово "Gatorade"[28], мистер Гибсон?

Я показал свое удостоверение.

Он улыбнулся, и я увидел, как два из трех зубов быстро исчезли.

— Конечно, — сказал он. — Это то дерьмо, которое пьют бегуны. Эти бегуны — странные ублюдки, понимаете? Никто из них не покупает сосиски. Знаете, что они едят? Яичную скорлупу. Яичную скорлупу, перемолотую в мелкую крошку. Вроде бы в ней есть кальций или что-то в этом роде.

— Непереносимость лактозы, — сказал я.

Я делал домашнее задание.

— А?

— Непереносимость лактозы. Некоторые из них не могут пить молоко, поэтому едят яичную скорлупу.

— Полагаю, вы здесь по поводу убийства.

— Совершенно верно.

Он покачал головой.

— Кто бы это ни был, он сделал это тихо и аккуратно. Я ничего не слышал.

— Вы пьющий человек, мистер Гибсон?

— Я? Конечно. В умеренных пределах, естественно.

Я решил бросить ему быстрый мяч.

— Как вы их потеряли? — спросил я.

— А, ноги? На дискотеке. Вентилятор вывалился из потолка в середине песни Глории Гейнор и скосил их. Вы вряд ли приняли бы меня за танцора, правда?

* * *

У меня ничего не было. Одни тупики. Пришло время поговорить с моей клиенткой начистоту. Я нашел ее партнера, и мне за это заплатили. Будет неприятно рассказывать ей о Дейве.

Или о пуделе.

Я позвонил ей и сказал, что сейчас приеду.

Поездка на такси в центр города не улучшила моего настроения. Куда бы я ни посмотрел, везде они бегут, бегут, парами или поодиночке, стройные красивые девушки в шортах и спортивных лифчиках, сильные молодые люди рядом с ними, открытыми ртами втягивающие воздух, с лицами, залитыми потом. Они были невинны и уязвимы, а где-то в городе разгуливал маньяк. У меня были кусочки головоломки, но чего-то не хватало, и я не мог им помочь. Бежать — значит рисковать, — догадался я. — Волдыри, порванные связки, натертости. Они были крепкой мужественной командой, и их надо было уважать. Но, черт возьми, это было все, что я мог сделать.

Такси остановилось рядом с обшарпанным домом, и я поднялся на два этажа вверх. Сэнди открыла дверь, на ее лице под золотистым загаром застыло выражение нервного предвкушения. Она увидела, как я нахмурился, и все оживление внезапно покинуло ее. Она была умной девушкой. Она видела, что это приближается, как ночной поезд в небытие.

— Он мертв, не так ли? — спросила она.

— Пума-пантера. Мне жаль.

— Кто?

— Пума-пантера. Вы не читали об этом в газетах?

Она покачала хорошенькой головкой.

— Я не читаю газет. Я просто бросаю взгляд на газетные киоски по пути. Думаю, это весь мой к ним интерес. О, боже, — добавила она. — Я больше никогда не буду бегать.

Для нее это был смертный приговор. Рулоны и рулоны жира извивались на горизонте, как ядовитые змеи.

— Bы будете бегать, — сказал я ей.

— Без Дейва нет.

— Я позабочусь о том, чтобы вы бегали.

Я взял ее на руки. Я почувствовал, как подергиваются жилки на ее ногах, прижатых к моим. Это противоречило моим принципам — вступать в отношения с клиенткой, но в мире должны быть исключения, должно быть сострадание. Я поцеловал ее. Ее дыхание было сладким от зародышей пшеницы и меда, и я вспомнил, что сейчас время ужина.

Она знала все позы. "По-собачьи с низко опущенной головой". "Жим от стены сидя". "Растяжка спины партнера". Ее позвоночник был гибким, а бедра — гладкими и сильными. Она издала булькающий звук, когда я снял пластырь с ее сосков. И я знал, что ни одна футболка никогда не натирала их так, как натирал сейчас я.

Мой бросок был быстрым. Я вонзился в нее. Через десять минут у меня начались периодические судороги в обеих ногах, вверху и внизу, спереди и сзади, но боль была бодрящей и чудесной. На пятнадцатиминутной отметке ее лицо выглядело физически разбитым, походка стала неустойчивой. Но последние несколько миль она преодолела как чемпион. Ее ноги двигались как поршни. Руки болтались по бокам.

И вдруг все кончилось. Мы откатились друг от друга через пятнадцать минут двадцать восемь секунд. Я посчитал ее самой отважной девушкой из всех, кого я знал.

— Ты будешь бегать, — сказал я.

И она улыбнулась.

Я улегся на раскладной диван в гостиной и огляделся вокруг.

* * *

Некоторые дела неожиданно изменяются, как раскрывающийся цветок, некоторые похожи на спуск в могилу. Этот был похож на дверь, открывающуюся ярким летним утром. Делаешь один-единственный шаг из своей комнаты на свет. На столе рядом с нами лежала пара очков с толстыми стеклами. Позади нас полки с книгами. Книги громоздились почти до потолка. Я посмотрел на авторов. Достоевский, Толстой, Лоуренс, А.А. Милн, Рембо, Юнг и Фрейд. Кто-то здесь был довольно начитанным, и у меня было предчувствие, что это была не загорелая обнаженная богиня, лежащая рядом со мной.

Я повернулся к ней.

— Твоя соседка, Беатрис…

— Да?

Голос позади меня был полон ненависти, тот же самый голос, который я слышал по телефону, только теперь он поднимался сквозь