висел вниз головой над мусорным баком и лапами искал что-нибудь съестное, но этот кот выглядел аппетитным, как пончик.

Она гналась за этим негодяем три квартала, но так и не поймала его. В конечном итоге, кот исчез в темном переулке.

Отвращенная, но все еще очень, очень голодная, Мод вышла из переулка, думая: Жрачка, мне нужна немедленно жрачка.

* * *

Полицейский О'Хара вертел в руках свою дубинку, когда увидел, что она обдирает краску со старого ржавого фонаря. Это была пожилая женщина с лицом цвета сливы, и когда он подошел, она перестала грызть столб и посмотрела на него. У нее была самая большая, самая блестящая пара челюстей, которую он когда-либо видел. Они торчали у нее между губами, как зубы аллигатора, и в свете фонаря, даже когда он смотрел, ему на мгновение показалось, что он видел, как они растут. И, ей-богу, сейчас они выглядели заостренными.

О'Хара работал в полиции уже двадцать лет и привык к эксцентричным чудакам и странным нарядам, но в этой было что-то особенно странное.

Старуха улыбнулась ему.

У нее было много зубов. Больше, чем некоторое время назад? — подумал О'Хара. — Вот это безумие.

Он был примерно в шести футах от нее, когда она набросилась на него, скрежеща зубами, щелкая ими, как сотней холодных эскимосских колен. Они зацепили рукав его рубашки и оторвали его; ткань исчезла между зубами быстро, как чаевые у официанта.

О'Хара ударил ее своей дубинкой, но она поймала ее ртом, и ее зубы заскрипели, как у бешеной собаки. От дубинки не осталось ничего, кроме зубочисток.

Он вытащил револьвер, но она съела и его. Потом она съела О'Хару, даже ботинок не оставила.

Чуть позже она съела ребенка на велосипеде (вместе с велосипедом) и на десерт подцепила черную проститутку. Но это ее не удовлетворило. Она все еще была голодна, и, что еще хуже, выбор стал скудным.

Около полуночи эта часть города вымерла, за исключением одного-двух бомжей, которых она позже тоже съела. Она все думала, что если бы ей удалось добраться до Сорок второй улицы, то она могла бы наесться до отвала проститутками, детьми, сутенерами и героиновыми наркоманами.

Это был бы обычный ужин в стиле шведского стола.

Но это было так далеко, а она была так голодна. И эти чертовы зубы были такими большими, что ей казалось, будто ей нужен шейный корсет, чтобы удерживать голову.

Она начала быстро идти, и когда до Сорок второй улицы оставалось около шести кварталов, ее рот наполнился водой, словно Ниагарский водопад.

Внезапно у нее начался приступ. Она должна была поесть СЕЙЧАС.

Немедленно.

На полпути вверх по своей руке она попыталась остановиться. Но, Боже, как же это было вкусно! Зубы принялись за работу, чавкая и разрывая, и очень скоро они стали большими, как медвежий капкан, перекусывая плоть, словно жевательную резинку.

От Мод не осталось ничего, кроме лужи крови, когда зубы упали на тротуар, быстро уменьшаясь до нормального размера.

* * *

Гарри, под кайфом от жизни и от вина, пошатываясь, шел по тротуару, болтаясь то влево, то вправо. Удивительно, что он не упал.

Он увидел зубы, лежащие в луже крови, и, не имея своих собственных зубов — видимо они все были у зубной феи, — решил: Какого черта, чем это может навредить?

Кроме того, он чувствовал себя ведомым.

Подобрав зубы и вытерев их, он положил их в рот.

Идеальная посадка. Как будто они были сделаны для него.

Он покачивался, размышляя: Блядь, как же я голоден; боже милостивый, но я уверен, что мог бы съесть целого слона.

Перевод: Грициан Андреев

"Уицилопочтли"[12]

Холодное дыхание ночи прошелестело по лесу, покрыло сосны льдом и разметало повсюду снег, пока они не стали похожи на возвышающиеся в лунном свете надгробия.

Двое туристов с рюкзаками за спинами пробирались по снегу глубиной по щиколотку и остановились, чтобы понаблюдать и передохнуть менее чем в пятидесяти футах от старого, побитого непогодой дома. Двухэтажное строение скрипело на ветру. Луна отбрасывала на него тени, похожие на изможденные, цепляющиеся за него пальцы.

Туристка, длинные рыжие волосы которой в лунном свете казались клубничными, снег лежал на них, как сахарная пудра, сказала:

— Это то самое место, Кевин.

Она переложила рюкзак поудобнее.

— Достаточно жутко, — сказал Кевин. — Знаешь, Даг, у тебя бывают какие-то безумные идеи. Как долго эта лачуга принадлежит твоей семье?

— Это не совсем лачуга, Кевин. Старая, да. Но, лачуга? Нет. Здесь, на этом месте, до Гражданской войны был дом. Не этот, а жилой. Я полагаю, что это здание было построено в начале 1900-х, но не цитируй меня по этому поводу.

если тебе не нравится вид, . Здесь холодно.

Кевин улыбнулся и

свои непослушные каштановые волосы рукой в перчатке.

— Ты же сама хотела, чтобы все было немного сложнее. Так что не говори, что здесь холодно. Любой дурак может отправиться в поход весной, — сказал он. — Где твоя тяга к приключениям? Помнишь?

— Я помню, — сказала Даг. — Весной не было бы холодно. Я имею в виду, что сейчас