Хуже всего было ночью. Вечером Усову кололи аминазин в лошадиных дозах, но это не помогало. Каждую ночь, уже поздно, часа в три, мы все просыпались от звериного воя. Сидя на койке, Вася выл в потолок от неизвестного ужаса. На крик прибегал надзиратель, сам орал на Васю — что было совершенно бесполезно, — после чего являлась заспанная медсестра и вкалывала ему еще пять кубов аминазина. Тогда Вася затихал.

Один из надзирателей, правда, нашел более простой способ его успокоить. Мент открывал дверь и прямо из коридора шваброй лупил Васю по голове. Каким бы психом тот ни был, но условный рефлекс на боль срабатывал, и дальше мы могли спать спокойно.

Утро начиналось с оправки в крошечном туалете, куда набивались по 15–20 человек из разных камер. Зэки тут же запаливали самокрутки, и за пару минут туалет превращался в филиал газовой камеры. Курить разрешалось только там — пять раз в день во время оправок. Кропачев с Ильдусом в камере курили тайком, но это занятие было рискованным — заметив, на первый раз просто предупреждали, после второго уже кололи аминазин. Рассудив, что жертвовать задницей ради курения глупо, а если курить пять раз в день, то можно вообще не курить, я это бросил. Для меня это был еще и своего рода реванш над экспертами Сербского и «волевыми расстройствами», которые они мне приписали.

Затем следовал завтрак, который раздавали, как в тюрьме, через кормушку. Еда была невкусной, однообразной и имела неубиваемый привкус тюремной «хавки», однако давали ее в достаточных количествах.

После завтрака в камеру являлась медсестра с санитаром-зэком и раздавала лекарства. Медсестра внимательно следила, чтобы зэки проглатывали таблетки. Для верности санитар еще лез в рот шпателем и ворочал им там, проверяя, не заныкал ли зэк таблетки под язык или за щеку. Если кого-то ловили на этом, то тоже сначала предупреждали, если ловили еще раз, то дозу уже назначали в уколах. Этого боялись все.

В десять начинался обход, на который являлся начальник отделения Наиль Идрисов — невысокий, молодо выглядевший человек в капитанской форме. В 1990-е он станет начальником всей СПБ и будет рассказывать журналистам, как интересно ему было общаться с диссидентами — умными и интеллигентными людьми. Не знаю, про кого он говорил, но обычно Идрисов ни с кем не общался, а только молча выслушивал жалобы зэков, отвечал на них междометиями и отправлялся дальше по камерам.

Лишь только раз Идрисов с криком напустился на Кропачева: медсестра донесла, что тот ей нагрубил, что было правдой. Кропачев пытался закосить таблетки, медсестра это заметила и потребовала, чтобы он показал рот. Пытаясь выиграть время, чтобы проглотить таблетки, Кропачев нагло заявил:

— А может, тебе еще что показать?

Наутро Идрисов пригрозил Кропачеву уколами, тот оправдывался, что ничего плохого не имел в виду, а только пошутил. Тут Идрисов уже взбеленился и заорал:

— Медсестра, запишите: аминазин ему — 10 кубов, галоперидол — вну-три-вен-но! Десять дней!

Внутривенные уколы галоперидола были аналогом убийства. Кропачев побледнел, тут же сменил тон и чуть ли не со слезами запросил пощады. Похоже, это сработало, так что Кропачеву сделали уколы только раз, да и то внутримышечно. По стандартам Первого отделения, это было несерьезным — разве что выключило Кропачева до вечера следующего дня.

За более тяжкие прегрешения в Первом отделении зэка закрывали в изолятор, где привязывали широкими брезентовыми ремнями к койке в позе распятого Христа — и кололи аминазин, галоперидол и сульфозин в разных комбинациях. Изоляторы были расположены у выхода во дворик, по дороге туда через квадратные пластиковые окошки я мог видеть распластанные тела наказанных и невменяемых зэков.

Выгуливать выводили около полудня. Огороженный высоким, сплошным, трехметровым забором дворик был обширен, ходить, правда, разрешалось только по тропинке, крутившейся вокруг газона. Вскоре во дворике нападало достаточно снега, чтобы газон замести, так что за сохранность его перестали беспокоиться, и надоедливые окрики медсестры прекратились.

Через много лет я увижу этот дворик по телевидению в фильме, снятом еще в 1952 году — снимать его будут на пленку и тайком — для того, чтобы показать МГБ Порфирия Иванова. Иванов был странный персонаж, некий русский собрат Рамакришны. Темный и необразованный мужик, он вывел какую-то странную философию жизни, сориентированную на единение с природой. Ее главными правилами было не плеваться и не сморкаться и еще — точно, как Рамакришна, разве что без учета разницы в климате — ходить голым (на публику Иванов все же надевал длинные черные сатиновые трусы).

У себя в казачьей станице Иванов занимался целительством, вокруг него собрался круг почитателей, больные приезжали и из других городов. МГБ это взволновало, так что на всякий случай Иванова отправили в СПБ по обвинению в контрреволюционной агитации. На кадрах фильма видно, как Иванов в своих трусах бодро разгуливает босиком по снегу — точно так же, как позднее там ходил я, правда, в бушлате и тюремных кирзовых тапочках.

Через час с прогулки выгоняли на обед, потом — очередная раздача лекарств, до вечера в камере делать было совершенно нечего. Ни книг, ни игр в Первом отделении не давали, радио тоже не было. Потом — ужин, новая раздача лекарств, после которой медсестра делала уколы зэкам. Отбой, и спать до трех часов — пока не завоет Вася Усов.

Во дворик выводили зэков из разных камер, здесь я познакомился с подельником Янина — Анатолием Черкасовым. Это был плотный невысокий мужчина с голубыми глазами, тогда ему было 45 лет. Уже на воле Черкасов отрастит бороду и усы и станет удивительно похожим на Николая Второго. В СПБ он был, конечно, наголо острижен и медленно и тяжко ходил с одышкой — у него было больное сердце. Как и у всех «побегушников», история жизни Черкасова была непростой.

Родом из Самары, он учился — отлично учился — в военно-морском училище в Ленинграде и даже почти его закончил. Однако офицера из него не вышло: на пятом курсе в казарме у него под подушкой нашли пистолет. Вообще-то это было уголовное дело, но военные не любили выносить сор из своей избы. Тогда пришлось бы объяснять, каким образом пистолет пропал из оружейной комнаты и никто этого не заметил.

Черкасова тихо отчислили, он продолжил учебу в самарском Политехническом институте — который окончил с красным дипломом, после чего большую часть жизни проработал инженером на газопроводах в Средней Азии. Он удивил меня, сообщив, что был женат четыре раза. Как-то Черкасов рассмешил меня на весь день — после того, как я спросил его, почему он развелся с первой женой.

— Да она сделала то-то и то-то…

— А со второй?

— Вторая была такая-сякая (и что-то еще)…

— А с третьей?

Третья тоже имела какие-то серьезные недостатки.

— А с четвертой???

— Ну, четвертая была просто сука…

«Просто сука» как раз и донесла на него в КГБ после какого-то скандала — что Черкасов слушает западное радио и ругает советскую власть. Чекисты встрепенулись, тут же провели у Черкасова обыск, ничего политического не нашли, но обнаружили коробку боевых патронов калибра 7.62. Так он попал в первый раз в тюрьму.