хотя лишь намечено: например, обращение «Христос и Бог!» с последующим обобщающим этот диадический образ «ты». Бог как единство Сына и Отца, не просто Единый и не Триединый, предвосхищает будущий цветаевский культ Сына (во всех возможных его реализациях), ее циклы стихов «Бог» и «Магдалина», ее утверждение 1919 года «в сыне я люблю отца, в отце — сына», ее культ сына Блока (цикл «Подруга»). Предвосхищением этого высокого и светлого образа «Христос и Бог» на ином, полудемоническом уровне является отроческий культ Наполеона и его Сына (Орленка). Поэтому со всей серьезностью следует относиться к страстному призыванию смерти, обусловленному избытком природной и рвущей все законы жизненности. Тем более что Марина Цветаева не ограничилась словами: по свидетельству А. Цветаевой, зимой — весной 1910 года семнадцатилетняя Марина находится на грани осуществления самоубийства и предпринимает попытку застрелиться, окончившуюся неудачно (по-видимому, потому, что стрелялась она по способу «русской рулетки»). Попытка застрелиться во время спектакля в театре, в момент наивысшего напряжения душевных сил, находит соответствие в более позднем поэтическом свидетельстве «Жажда смерти на костре, / На параде, на концерте». После неудачной попытки самоубийства (одним из поводов к которому могли служить по душевной потребности переусложненные романтические отношения с Нилендером) Цветаева летом 1910 года относит в издательство сборник стихов («взамен любовного признания человеку»), который в ноябре 1910 года и оказался в руках у Волошина, чей собственный первый сборник вышел только что, в феврале этого года.

Сам М. Волошин в 1910 году еще находился на некоем жизненном и душевном перепутье, хотя его «духовное рождение» произошло уже десять лет назад, в пустынях Средней Азии, «на стыке столетий». Крушение большой любви и расторжение союза с М. Сабашниковой, произошедшие весной 1907 года, оставили рубец на многие годы, рубец, в 1910 году еще свежий. Вместе с первой любовью отходили в прошлое и совместные увлечения антропософией, оккультные занятия, да и, в известной мере, весь европейский, парижский период жизни. Предпринимаются первые серьезные попытки надолго поселиться в Коктебеле, которые, впрочем, прерываются поездками в Париж, не дающими уже глубокого удовлетворения, хотя там Волошин пытается организовать свою мастерскую, в которой помещает голову царицы Таиах — свой талисман и свой однажды найденный образ воплощенной женственности.

Горько-радостное осознание всей трагической красоты Коктебеля и Карадага, «земли утраченных богов», окрашивается в 1909–1910 годах любовью к женщине — Е. И. Дмитриевой, развившейся в обрамлении «гулких морских берегов». В 1909–1910 годах разыгрывается и печально завершается вся мистификация с Черубиной де Габриак и увлечение писательницей, скрывавшейся за этим псевдонимом. Осенью 1910 года М. Волошин приезжает в Москву, чтобы провести там весь зимний сезон. Он уже знает свою духовную сущность, но земное жизненное оформление ее только начинается. Он еще сориентирован на строительство жизни в каком-то соотнесении с женским началом, он не выбрал еще своего образа жизни, он не решил еще, где строить свою раковину, свой дом-мастерскую, где он сможет вынашивать (по его выражению) свои жемчужины-книги. Пропитанное летним солнцем и продутое зимними ветрами коктебельское одиночество еще не стало избранным на всю жизнь опорным моментом жизни. Тянет в Париж, тянет странствовать, не изжита мечта о подруге.

7 ноября 1910 года М. Волошин пишет стихотворение:

Склоняясь ниц, овеян ночи синью,

Доверчиво ищу губами я

Сосцы твои, натертые полынью,

О, мать земля!

Я не просил иной судьбы у неба,

Чем путь певца: бродить среди людей

И растирать в руках колосья хлеба

Чужих полей.

<…>

Судьба дала мне в жизни слишком много;

Я ж расточал, что было мне дано:

Я только гроб, в котором тело Бога

Погребено.

Уже в конце ноября 1910 года М. Волошин, ознакомившись со сборником Цветаевой, был у нее в гостях, а 2 декабря посвятил ей первые стихи. Возникает вопрос, написано ли приведенное стихотворение М. Волошина до или после знакомства со сборником. Перекличка между приведенным стихотворением и ключевым стихотворением цветаевского сборника — несомненна.

У Цветаевой:

Ты сам мне подал — слишком много!

Я жажду сразу — всех дорог!

У Волошина:

Судьба дала мне в жизни слишком много;

Я ж расточал, что было мне дано…

и

Я не просил иной судьбы у неба,

Чем путь певца…

Мы не можем решить, не имея дополнительных материалов, написано ли волошинское стихотворение до или после прочтения им цветаевского. Если после — то это лишнее доказательство того впечатления, которое произвела на 33-летнего Макса личность и поэзия юной Цветаевой; это начало их длительного диалога, первый ответ Макса на вопросы Марины. Если же до — то поразительна схожесть вопросов и их напряженность, сходство формулировок. Можно представить, как поразила Волошина такая заочная перекличка с совсем юным женским существом. Конечно, стихотворение Цветаевой — сплошное (почти кощунственное) моление о смерти, дабы не расточить, не измельчить, не растоптать ту всевозможность бытия, которая дана ей у входа в жизнь. У Волошина же — грустная фиксация уже состоявшегося расточения. Но одновременно знание и того, что «я только гроб, в котором тело Бога / Погребено», и приникание к «сосцам земли», явно коктебельским полынным, и как единственная возможная равнодействующая этих двух начал — божественного отеческого семени и сосцов кормилицы (или мачехи) земли — «путь певца».

В стихотворении же Цветаевой бурлящие силы, природные, демонические, человеческие, клубящийся мир, осознание Бога как благого единства Отца и Сына, но одновременно осознание Его как великого внеположенного Нечто — как Нечто, находящегося вне личности вопрошающего и молящего. И нет ни приникновения к земле (кроме как в форме тяги к могиле), ни осознания своего пути, пути певца.

Можно представить, как отозвался М. Волошин на эти стихи Цветаевой, как он почуял опасность и подлинность юных самоубийственнных порывов. Можно считать (до выяснения хронологических подробностей), что диалог Цветаевой и Волошина начался до их очной встречи, что ответ Волошина определил вопрос Цветаевой к нему, что лишний раз подтверждает цветаевскую концепцию поэта как ответа, опережающего вопрос.

Естественен приход Волошина к Цветаевой, естественно его бережное внимание к ее рассказам, суждениям, форме головы, линиям руки (в чем он понимал толк). Но вот уже в первом его стихотворении, обращенном к ней, прослеживаются особые ноты серьезной личной заинтересованности и попытки бережно нащупать тропинки между душами (стихотворение «К Вам душа так радостно влекома!..»)…

Коктебельский кентавр

(Поэзия и личность Максимилиана Волошина как болевая и световая точка на теле Евразии)

В 1977 году исполнилось 100 лет со дня рождения Максимилиана Волошина. В этом же году в Малой серии «Библиотеки поэта» впервые после 1919 года вышел на родине поэта сборник его избранных стихов. В