Шрифт:
Закладка:
Да и кого Цветаева могла, не снижая образа своей героини, вознесенного в ее душе и стихах столь высоко, поставить рядом с ней, несчастная любовь к кому завершала бы достойно ее врожденный трагизм?
Таким образом, весьма вероятно, что мотив проходящей через всю жизнь безответной любви, намеченный в «Стихах к Ахматовой», связывался в сознании Цветаевой с Блоком. В связи с этим отметим следующее: Цветаева вскоре после написания стихов отправила их Ахматовой, и, по рассказу Мандельштама, последняя носила эти стихи в сумочке. Отзвуки образов стихов Цветаевой как будто уловимы в некоторых стихах Ахматовой, написанных в 1916–1917 годах. Но когда в 1921 году Цветаева сообщает Ахматовой в письме (от 26 апреля), что она включает стихи к ней в сборник «Современникам» (А. Блоку, А. Ахматовой и недавнему новому другу кн. С. Волконскому), то далее следует приписка: «Среди написанных Вам есть для Вас новые». Между 1916 и 1921 годом нам не известно ни одного нового стихотворения Цветаевой, обращенного к Ахматовой. Остается предположить, что в 1916 году Цветаева послала Ахматовой не все свои стихи. Нам представляется вероятным, что в числе непосланных в первую очередь могло быть седьмое, с его слишком прозрачными намеками на больную для Ахматовой тему, на которую она впоследствии просто наложила запрет. В 1921 году, перед лицом революции, войны, голода, эмиграции, надвигающейся смерти Блока (неизбежность которой была очевидна для Цветаевой), можно было отбросить побочные соображения ради того, чтобы в публикуемых впервые стихах образ любимой героини встал во всей своей высокой трагедийности и мощи.
Переходим к пятой теме в стихах, имеющей прямое отношение к теме Блока.
5. Именование Бога…
О стихотворении Марины Цветаевой «Гений»
В январе 1918 года полуторалетнее молчание Блока как поэта было прервано последней, предсмертной и яркой вспышкой — созданием «Двенадцати». Известно, как была потрясена Марина Цветаева, услышав поэму, как высоко она ее оценила. Для самой Цветаевой 1918 год был годом создания шедевров лирики и осознания своего места и долга поэта (стихи лета 1918 года). Маловероятно, что Цветаева никак не откликнулась поэтически на последний гениальный творческий всплеск Блока, скорую смерть которого она провидела еще в 1916 году. Полагаем, что такие отклики имели место. Стихотворение «Гению» написано 5 августа 1918 года.
Крестили нас — в одном чану,
Венчали нас — одним венцом,
Томили нас — в одном плену,
Клеймили нас — одним клеймом.
Поставят нам — единый дом.
Прикроют нас — одним холмом.
Это стихотворение посвящено либо «гению» — покровителю души и поэзии, либо гению-Блоку, поскольку из всех современных русских поэтов Цветаева только его сопоставляла с Пушкиным и Рильке, бывшими для нее эталонами гения.
Тема «заклейменности», тема «земного плена» — обычные для Цветаевой темы, когда речь идет об истинном поэте, в частности об Александре Блоке («каторжное клеймо поэта», «каторжник», «узник»). Концовка — выражение врожденной мечты о соумирании с возлюбленным вообще и с Блоком — в особенности, а также, возможно, выявление тайного и глубокого знания своей соприродности с Блоком, которая будет осознана после их смерти.
Стихотворение написано тогда, когда разговоры о «Двенадцати» звучали повсюду и многие клеймили Блока, а также вскоре после первой публикации отдельной книжкой «Соловьиного сада», где разрабатывалась тема долга поэта и человека, столь близкая Цветаевой летом 1918 года. Нужно отметить, что в один день с приведенным выше было написано другое шестистрочие: «Если душа родилась крылатой», где осознается свое право на «крылатость души», неподвластную требованиям власти народа («Что Чингисхан мне, и что орда»). Думается, что парность этих стихотворений — еще одно свидетельство того, сколь соприродным себе ощущала Цветаева некого «Гения», как полагаем — Блока.
Маловероятно, что в данном стихотворении имеется в виду «Гений души и поэзии» — тайный Вожатый, — образ, кристаллизовавшийся в поэзии Цветаевой также не без влияния Блока. В поэзии Цветаевой (например, в поэме «На красном коне») этот «Гений» встает как существо вольное, ничему, в том числе смерти, не подвластное, и мотивы «заклейменности», «плена», «смерти» к нему неприменимы. Слияние с ним — не под могильным холмом, а в синеве небес и огне стихии.
По свидетельству А. С. Эфрон, Цветаева услышала впервые «Двенадцать» после издания поэмы в «Алконосте» в конце 1918 года. Мы склонны связывать с впечатлением от этой поэмы стихотворение «Солнце одно…» (февраль 1919), где образ уходящего «в вечную тьму» солнца, страстная любовь к нему героини и готовность последовать за ним весьма напоминает образы и темы «Стихов к Блоку» 1916 года.
«К Вам душа так радостно влекома…»
(Цветаева и Волошин)
Первый сборник Марины Цветаевой «Вечерний альбом» был отпечатан в типографии в октябре 1910 года, когда ей исполнялось 18 лет. Как ключевое стихотворение сборника Максимилиан Волошин выделяет в своей рецензии «Молитву», написанную Цветаевой 26 сентября 1909 года, в день своего семнадцатилетия.
Христос и Бог! Я жажду чуда
Теперь, сейчас, в начале дня!
О, дай мне умереть, покуда
Вся жизнь как книга для меня.
Ты мудрый, ты не скажешь строго:
— «Терпи, еще не кончен срок».
Ты сам мне подал — слишком много!
Я жажду сразу — всех дорог!
Всего хочу: с душой цыгана
Идти под песни на разбой,
За всех страдать под звук органа
И амазонкой мчаться в бой;
Гадать по звездам в черной башне,
Вести детей вперед, сквозь тень…
Чтоб был легендой — день вчерашний,
Чтоб был безумьем — каждый день!
С концовкой:
Ты дал мне детство — лучше сказки
И дай мне смерть — в семнадцать лет!
Это поразительное стихотворение при всем своем внешнем молодом романтическом максимализме воплощает древние и могучие позывы и страсти человеческой, демонической и природной души. Юная душа на пороге вступления в мир внешних реализаций страстно призывает смерть, отчетливо сознавая, что вся клокочущая в ней «жажда всех дорог» (божественная и космическая по своим истокам) несовместима с жизнью, «жизнью по правилам», что эта жажда либо разрушит границы дозволенного в жизни, либо будет разрушена жизнью. Честный выход из жизни с такими задатками, с такими разрушительными и созидательными страстями — смерть. И первые перечисленные страсти — «разбой» и «бой», с их героями-исполнителями «цыганом» и «амазонкой», являют нам преобладание женски-демонических задатков в личности юной Марины, несмотря на последующую мечту «вести детей вперед, сквозь тень». Все в этих стихах не случайно,
