Наиболее же тягостны идолы площади, проникающие в человеческий разум в результате молчаливого договора между людьми об установлении значения слов и имен. Ведь слова в большинстве случаев формируются исходя из уровня понимания простого народа и устанавливают такие различия между вещами, которые простой народ в состоянии понять; когда же ум более острый и более внимательный в наблюдении над миром хочет провести более тщательное деление вещей, слова поднимают шум, а то, что является лекарством от этой болезни (т. е. определения), в большинстве случаев не может помочь этому недугу, так как и сами определения состоят из слов, и слова рождают слова. И хотя мы считаем себя повелителями наших слов и легко сказать, что «нужно говорить, как простой народ, думать же, как думают мудрецы»; и хотя научная терминология, понятная только посвященным людям, может показаться удовлетворяющей этой цели; и хотя определения (о которых мы уже говорили), предпосылаемые изложению той или иной науки (по разумному примеру математиков), способны исправлять неверно понятое значение слов, однако все это оказывается недостаточным для того, чтобы помешать обманчивому и чуть ли не колдовскому характеру слова, способного всячески сбивать мысль с правильного пути, совершая некое насилие над интеллектом, и, подобно татарским лучникам, обратно направлять против интеллекта стрелы, пущенные им же самим. Поэтому упомянутая болезнь нуждается в каком-то более серьезном и еще не применявшемся лекарстве. Впрочем, мы лишь очень бегло коснулись этого вопроса, указав в то же время, что это учение, которое мы будем называть «Великими опровержениями», или наукой о прирожденных и благоприобретенных идолах человеческого ума, должно быть еще создано. Подробное же рассмотрение этой науки мы относим к Новому Органону.

Остается одно очень важное дополнение к искусству суждения, которое тоже, как мы считаем, должно получить развитие. Дело в том, что Аристотель только указал на эту проблему, но нигде не дал метода ее решения. Эта наука исследует вопрос о том, какие способы доказательств должны применяться к различным объектам исследования, являясь, таким образом, своего рода наукой суждения о суждениях. Ведь Аристотель прекрасно заметил, что «не следует требовать от оратора научных доказательств, точно так же как от математика не следует требовать эмоционального убеждения»[314]. Поэтому если ошибиться в выборе рода доказательств, то и само суждение не может быть вынесено. Поскольку же существует четыре рода доказательств, а именно через непосредственное согласие и общепринятые понятия, через индукцию, через силлогизм и, наконец, то, что Аристотель правильно называет круговым доказательством (demonstratio in orbern)[315], т. e. не идущим от предшествующего и более известного, а строящимся как бы на одном и том же уровне, то каждый из этих четырех родов доказательств имеет свои определенные объекты и определенные сферы науки, где он обладает достаточной силой, другие же объекты исключают возможность его применения. Ведь излишняя педантичность и жесткость, требующие слишком строгих доказательств в одних случаях, а еще больше небрежности и готовности удовольствоваться весьма поверхностными доказательствами в других, принесли науке огромный вред и очень сильно задержали ее развитие. Но об искусстве суждения сказано достаточно.

Глава V

Разделение искусства запоминания на учение о вспомогательных средствах памяти и учение о самой памяти. Разделение учения о самой памяти на учение о предварительном знании и учение об эмблемах.

Мы разделим искусство запоминания, или сохранения, на два учения: учение о вспомогательных средствах памяти и учение о самой памяти. Основным вспомогательным средством памяти является письменность. Вообще следует понять, что память без такой помощи не может справиться с материалом достаточно обширным и сложным и что только записи представляют для нее достаточно надежную основу. Это в особенности имеет место в индуктивной философии и в истолковании природы. Ведь в равной мере невозможно без всяких записей с помощью одной лишь памяти выполнять все расчеты в книге расходов, как невозможно дать удовлетворительного истолкования природы, опираясь лишь на одни размышления и на силу природной памяти и не призвав на помощь ей должным образом составленных таблиц. Но даже если lie говорить об истолковании природы, поскольку это учение новое, то и для старых и широко распространенных наук не может, пожалуй, быть ничего полезнее, чем хорошая и прочная опора памяти, какой может явиться добросовестный и всеобъемлющий свод общих мест. При этом для меня не является тайной, что некоторые в стремлении все прочитанное и изученное заносить в сборники общих мест видят серьезный ущерб для образования, поскольку это задерживает само чтение и отучает память от напряженной работы. Но поскольку в науке нельзя доверять поспешным и скороспелым выводам, а нужно прочно и всесторонне обосновывать их, то мы считаем, что тщательный труд, потраченный на составление сборника общих мест, может оказаться в высшей степени полезным для того, чтобы сделать учение более прочным и основательным, давая в изобилии материал для изобретения и направляя острие суждения на один предмет. Впрочем, среди всех методов и Систем общих мест, с которыми нам до сих пор приходилось сталкиваться, нельзя найти ни одного, имеющего хотя бы какую-то ценность, так как с самого начала они являют нам скорее образ школы, чем окружающего мира, устанавливая грубые и чисто школярские деления предметов, а отнюдь не те, которые бы проникали в самое сущность, в самую глубину вещей.

Исследования самой памяти до сих пор, как мне кажется, велись довольно вяло и медленно. Правда, существует какое-то подобие искусства памяти, но мы уверены, что может существовать и более совершенная теория укрепления и развития памяти, чем та, которую налагает это искусство; и само это искусство может использоваться на практике более успешно, чем это делалось до сих пор. При этом мы не собираемся спорить с тем, что с помощью этого искусства можно (при желании использовать его ради эффекта) проявить невероятные чудеса в запоминании, но это искусство в том виде, в каком оно используется, остается совершенно бесплодным и бесполезным для практических нужд человечества. И мы ставим ему в вину совсем не то, что оно разрушает и (как обычно говорят) перегружает естественную память, но то, что оно плохо помогает развитию памяти в делах серьезных и практически важных. Мы же (может быть потому, что мы всю жизнь посвятили политике) весьма мало ценим то, что отличается лишь искусством, но не представляет никакой пользы. Во всяком случае способность, услышав один только раз, немедленно повторить в том же