Шрифт:
Закладка:
Раньше вообще вагоны поездов были чудесные: можно было ехать даже сидя на подножках и при открытой вагонной двери. И мы часто, обнявшись и отдыхая от поцелуев, сидели на этих подножках, говорили о всяком разном, или просто молча любовались убегающими от нас в даль пейзажами. И проводники не прогоняли нас. Нередко наш поезд вдруг останавливался где-то в степи, и тогда ребята выскакивали из вагона и после бодрого призывного паровозного гудка возвращались бегом с букетами полевых цветов для девчонок. Некоторым из запоздавших приходилось даже вскакивать на подножку, когда паровоз, шумно пыхая чёрным дымом из трубы и шипящим паром из-под колёс, уже медленно набирал ход.
С второкурсницей электромеханического факультета ДВПИ Валей Басовой мы последний раз поцеловались перед её выходом на перрон в Чите. Прощаясь, мы обещали писать друг другу, а Валя в память нашей горячей трёхдневной любви приколола мне на рубашку белого голубка, которого до этого она носила на своём беретике. Больше мы с ней не виделись никогда. Виноват был, конечно, я: не написал ей письмо первым, потому что хвалиться было нечем, а она моего адреса не имела. И голубка её у меня обманом выманила цыганка в Новосибирске, где я при возвращении осенью в Приморье ждал пересадки на следующий на Восток поезд из Москвы, поскольку на Харьковский, идущий туда же напрямую, билетов мне не досталось. Вот и снова судьба всё переиначила по-своему…
В Куйбышеве наш абитуриентский десант встретили родственники нашего одноклассника Нойкина. Это были его двоюродные сестрёнки-двойняшки, весной перешедшие в десятый класс. Их имён я так и не запомнил. Конечно, при первом знакомстве ещё на перроне они представились нам, но я тут же забыл, кому какое имя из двух названных принадлежит, настолько они, эти девчонки, были похожи друг на друга. И практически никогда не называл их по имени, так как всегда боялся ошибиться. Кстати, в нашем классе тоже были сестрёнки-двойняшки – Эра и Клара Бородины. Мы, да и учителя тоже, различали по именам их, только когда они сидели за партой: Эра – слева, а Клара – справа. Но на переменках их различить было уж просто дохлым номером. Они это прекрасно знали и ради хохмы иногда и за партой менялись местами. По-моему, только одна наша Виргиния Иннокентьевна их никогда не путала. Хорошие были девчонки, весёлые, они сидели за партой впереди нас с Колей Шульгиным и тоже были из кенцухинской группы ребят.
Но с этими самарскими сестрёнками-двойняшками мы тоже быстро сдружились. Они оказались удивительно гостеприимными и сразу же всех нас пригласили домой к себе на обед в честь нашей встречи. Как мы сразу узнали, их отец работал главным инженером на местной мебельной фабрике. А за городом, в легендарных для нас Жигулях, была их дача, куда из города регулярно ходил трамвай. По воскресеньям мы постоянно уезжали на эту дачу, расположенную на высоком волжском берегу. Там купались в Волге и загорали на огромных плотах из строевого леса, ловили на удочки колючих ершей, из которых всегда получалась очень ароматная уха.
Хорошо нас встретил и авиационный институт, перед парадным входом в который стоял на бетонном постаменте устремлённый ввысь самый что ни на есть настоящий реактивный истребитель МИГ-15. Мне он показался уж очень лёгким и миниатюрным, и даже трудно было поверить, что именно этот дюралевый малыш, за штурвалом которого сидел легендарный лётчик «Ли-Си-Цин», смог обеспечить кошмарную жизнь американским «сейбрам» в небе над горами Северной Кореи. Нас с Володей Стукаловым, как и всех других иногородних абитуриентов, расположили на время сдачи экзаменов в огромном зале на первом этаже главного корпуса, где разместилось, наверное, больше сотни железных коек. Но штудировать учебники в таком многолюдье было довольно проблематично. И большинство из ребят обычно разбредалось по тенистым скверам этого удивительно зелёного города, в котором, казалось, никогда не бывает дождливой погоды, и солнце жарко светит с утра до вечера практически всегда. Но я как-то раз забрёл в читальный зал роскошной прямо-таки областной библиотеки, что на главной площади этого города, и с той поры занимался уже только там, в необычно уютной прохладе и абсолютной тишине.
И всё-таки результат получился неудовлетворительный. Поступал я на факультет самолётостроения, а Володя Стукалов – на факультет моторостроения. И оба мы не поступили. Сдал я все экзамены на «четвёртки», но чтобы пройти рогатки конкурса, этого не хватило. Очень низкий конкурс был на третьем факультете – эксплуатационном, и мне даже предложили перейти на него (у меня было больше баллов, чем у Володи, и ему такого предложения не было сделано). Но я отказался, потому что мне это уже было не интересно: ведь рухнула мечта о космических кораблях и возможных полётах в космос! Попытался с Володей и ещё несколькими такими же неудачниками устроиться на работу в один из авиационных заводов, которых был целый каскад на противоположном берегу Волги. Там нам предложили стать учениками штамповщиков и место в общежитии. И это оказалось для меня не интересным. Да и очень уж захотелось домой, в Приморье, где, как говорится, и стены помогают.
Домой отправился уже в сентябре. Денег было мало, и ехал в общем вагоне с пересадкой в Новосибирске. В Улан-Удэ на перроне увидел, что продают копчёного байкальского омуля. Вспомнил, как рассказывал отец, как вкусна эта рыбка: он только раз её попробовал, когда проезжал Байкал в 1937 году с мамой и со мною-двухлеткой по дороге в Омск во время длинного камчатского отпуска. И решил сделать родителям хоть такой подарок на последние деньги: мол, до дома уже совсем близко, и можно поголодовать немного. Поэтому забрался на верхнюю полку и читал книжку да спал под убаюкивающий перестук колёс. Но спутники по купе меня раскусили уже на следующий день, заметив,
