Шрифт:
Закладка:
«Поздно, Дубровский. Я обвенчана…»
Обвенчана и Марья Гавриловна и поэтому не может выйти замуж ни за кого, кроме того человека, который из-за непростительного легкомыслия сыграл с ней злую шутку зимней ночью 1812 года.
«Так это были вы? И вы меня не узнаёте?»
Здесь – непереходимая черта. Красная линия.
«…я другому отдана; я буду век ему верна».
Он очень хотел, чтобы так было и в его жизни. Может быть, своим творчеством, всеми возлюбленными героинями вымаливал. Не получилось.
4
Но это все – дела дворянские. Здесь он строг, беспощаден, здесь предъявляет суровый счет, зато с удивлением вглядывается в народную жизнь и запечатлевает совсем другие нравы и другие отношения между мужьями и женами, для него немыслимые.
Вот отрывок, не вошедший в основную редакцию «Путешествия в Арзрум».
«– Какие вести? – спросил я у прискакавшего ко мне урядника, – все ли дома благополучно?
– Слава богу, – отвечал он, – старики мои живы; жена здорова.
– А давно ли ты с ними расстался?
– Да вот уже три года, хоть по положению надлежало бы служить только год…
– А скажи, – прервал его молодой артиллерийский офицер, – не родила ли у тебя жена во время отсутствия?
– Ребята говорят, что нет, – отвечал веселый урядник.
– А не б<лядова>ла ли без тебя?
– Помаленьку, слышно, б<лядова>ла.
– Что ж, побьешь ты ее за это?
– А зачем ее бить? Разве я безгрешен?
– Справедливо; а у тебя, брат, – спросил я другого казака, – так ли честна хозяйка, как у урядника?
– Моя родила, – отвечал он, стараясь скрыть свою досаду.
– А кого бог дал?
– Сына.
– Что ж, брат, побьешь ее?
– Да посмотрю; коли на зиму сена припасла, так и прощу, коли нет, так побью.
– И дело, – подхватил товарищ, – побьешь, да и будешь горевать, как старик Черкасов; смолоду был он дюж и горяч, случился с ним тот же грех, как и с тобой, поколотил он хозяйку, так что она после того тридцать лет жила калекой. С сыном его случись та же беда, и тот было стал колотить молодицу, а старик-то ему: “Слушай, Иван, оставь ее, посмотри-ка на мать, и я смолоду поколотил ее за то же, да и жизни не рад”. Так и ты, – продолжал урядник, – жену-то прости, а выб<ляд>ка посылай чаще по дождю.
– Ладно, ладно, посмотрим, – отвечал казак уряднику.
– А в самом деле, – спросил я, – что ты сделаешь с выб<ляд>ком?
– Да что с ним делать? Корми да отвечай за него, как за родного.
– Сердит, – шепнул мне урядник, – теперь жена не смей и показаться ему: прибьет до смерти.
Это заставило меня размышлять о простоте казачьих нравов.
– Каких лет у вас женят? – спросил я.
– Да лет четырнадцати, – отвечал урядник.
– Слишком рано, муж не сладит с женою.
– Свекор, если добр, так поможет. Вот у нас старик Суслов женил сына да и сделал себе внука».[5]
Эти строки он оставил в черновиках, но и в «Онегине» читаем про судьбу Таниной няни:
Мой Ваня
Моложе был меня, мой свет.
А было мне тринадцать лет.
(В школе мы хихикали, когда это читали.)
И несколькими строками ниже:
…Да ты не слушаешь меня.
Татьяна и вправду не хочет няню слушать, и не только потому, что слишком занята собой, своей любовью, но и потому, что ей нянин рассказ не поможет, ничего общего у них в этом деле нет. Тут пропасть пролегла между двумя русскими душами и между двумя сословиями, и вряд ли поймут эти урядники и казаки все сложные «заморочки» пушкинских барышень, как те не поймут своих народных сестер. Впрочем, в «Капитанской дочке» автор попытается два этих мира если не сблизить, то каким-то образом сопоставить, соотнести.
5
Однако вот странность, а вернее – художественная закономерность. Насколько скуп, лаконичен и даже однообразен Пушкин не только в языке своей нагой, по чьему-то дивному определению, прозы, но и в ее сюжетных ходах и поворотах. Обратимся еще раз к «Барышне-крестьянке» и «Капитанской дочке». Общего между ними, казалось бы, немного, но совпадения в судьбах и поступках героев, а также в авторских описаниях отдельных эпизодов поразительны – вплоть до употребления одинаковых слов.
Вот как, например, изображается встреча Лизы Муромцевой с Алексеем Берестовым в «Барышне-крестьянке» и Маши Мироновой с Екатериной Второй в «Капитанской дочке».
«Барышня-крестьянка»: «На другой день, ни свет ни заря, Лиза уже проснулась. Весь дом еще спал. <…> Заря сияла на востоке, и золотые ряды облаков, казалось, ожидали солнца, как царедворцы ожидают государя…»
«Капитанская дочка»: «На другой день рано утром Марья Ивановна проснулась, оделась и тихонько пошла в сад. Утро было прекрасное, солнце освещало вершины лип, пожелтевших уже под свежим дыханием осени».
Обе девушки идут одни по своим утренним дорогам, и в обоих случаях путь им преграждают собаки, а следом за ними появляются хозяева и просят не бояться.
«Барышня-крестьянка»: «И так она шла, задумавшись, по дороге, осененной с обеих сторон высокими деревьями, как вдруг прекрасная лягавая собака залаяла на нее. Лиза испугалась и закричала. В то же время раздался голос: “tout beau, Sbogar, ici…”, и молодой охотник показался из-за кустарника. “Небось, милая, – сказал он Лизе, – собака моя не кусается”».
«Капитанская дочка»: «Проснувшиеся лебеди важно выплывали из-под кустов, осеняющих берег. Марья Ивановна пошла около прекрасного луга <…> Вдруг белая собачка английской породы залаяла и побежала ей навстречу. Марья Ивановна испугалась и остановилась. В эту самую минуту раздался приятный женский голос: “Не бойтесь, она не укусит”».
В обеих повестях владельцы собак «пристально» глядят на своих юных собеседниц и не желают быть узнанными. Алексей называет себя камердинером молодого тугиловского барина, чтобы уравнять свои отношения с хорошенькой крестьянкой, а сорокалетняя дама в белом утреннем платье из «Капитанской дочки» (и также в белом утреннем платье Лиза будет читать решительное письмо Алексея и не услышит, как он войдет в комнату) уклончиво говорит, что «бывает при дворе», но читатель легко догадывается, кто она на самом деле.
Иногда перекличка одинаковых мотивов построена по принципу противопоставления.
После встречи с Алексеем Лиза возвращается домой, и отец хвалит ее за раннюю прогулку. «Нет ничего здоровее, – сказал
