— Тесси! — панический голос Соломона раздается как выстрел в темноте.

Мир поплыл. Боже. Больно. Все болит. Словно стрелы, пронзающие ее плечо, копчик. Долгую секунду она лежит, задыхаясь. Затем, когда судорога прокладывает себе путь в животе, она закрывает лицо и испускает вопль.

В один миг она оказывается в объятиях Соломона, прижимается к его груди, прижимается лицом к его колотящемуся сердцу. Она слышит только шум ветра в кронах деревьев и глубокий голос Соломона.

— Я держу тебя. С тобой все в порядке. Вы оба в порядке.

ГЛАВА 32

Это любимый звук Соломона.

Биение сердца Мишки.

Он сидит в кресле у больничной койки Тесси, сжимая кулаки на бедрах. Слезы беззвучно катятся по лицу Тесси, но она смотрит в окно на падающий снег, пока доктор осматривает ее. Она по-прежнему не смотрит на него. С тех пор как она обнаружила бумаги. Не с тех пор, как она совершила то жесткое падение, от которого его мир сошел с оси.

Когда она упала, это чуть не погубило его.

Соломон, как сумасшедший, ехал по снегу и тащил задницу в больницу. Остальные члены его семьи и друзья последовали за ним, как только он позвонил им и рассказал о случившемся.

Теперь, с перевязанным локтем, Тесси подключена к огромному количеству аппаратов, которые следят за состоянием ребенка и за ней самой. Линии прыгают на кардиомониторе, ровный пульс говорит о том, что с их сыном все в порядке. И все же чертова наковальня в его груди, кулак, обхвативший горло, не дает ему расслабиться. Его гложет тревога за ребенка, за Тесс.

Доктор Банаи выпрямляется на табурете и говорит:

— Сейчас нет никаких признаков дистресса плода или разрыва плаценты. Или внутреннего кровотечения. — Она смотрит на Тесс. — Вы сказали, что у вас были судороги?

— Да, — фыркнув, отвечает Тесси. — После того, как я упала.

— Хорошо. — Доктор обращает мудрый взор на ленту, перетянутую на животе Тесси. — Мы следим за схватками. Это может быть началом родов.

Грудь Соломона сжимается, и он с трудом делает следующий вдох.

— Еще слишком рано.

Тесси прижимает руку ко рту, чтобы подавить всхлип.

— Шансы выжить у детей в тридцать пять недель такая же, как и у детей, родившихся в полный срок. — Доктор Банаи улыбается и встает, ее темные глаза морщатся в уголках. — Отдыхайте, расслабьтесь. Я вернусь, чтобы проведать вас.

Соломон застыл, переваривая новость, когда душераздирающий голос Тесс произносит:

— Это моя вина.

— Не надо, — прохрипел он.

Слезы текут по ее лицу, она кладет руку на распухший живот, не отрывая взгляда от окна.

— Мне не следовало надевать каблуки.

— Не вини себя, Тесс. Ты не виновата.

— Почему бы и нет? Я это заслужила. — Еще один всхлип вырвался из нее, сотрясая ее маленькую фигурку. — Я ужасный человек. Мишка мог пострадать.

Он качает головой, но она продолжает, даже не взглянув в его сторону.

— Я знаю, я слишком остро отреагировала. — Она сердито вытирает слезы. — Но я увидела эти бумаги, и мой мир словно взорвался. Все, что я видела, это то, что ты меня бросил. Мишка бросил меня. Я видела, как все, что я любила, уходит. Снова.

Он знает, что она видела. И это его мучает. Соломон не винит ее за такую реакцию. Все, что Тесси знала о любви всю свою жизнь, — это разочарование, и это вывело ее из себя.

Она должна быть в ярости. Она должна была бы наброситься на него со всей силы, целиться прямо в яйца, выбить из него все живое дерьмо, а он бы не остановил ее.

Он винит себя. Он дал ей обещание насчет Мишки. Независимо от того, стояла за этим Эвелин или нет, это все равно его вина. Он должен был рассказать о тех бумагах. Сжечь их. Вместо этого Тесси нашла их, и ей стало больно. Из-за него она пострадала.

Он придвинулся ближе.

— Это моя ошибка, — прохрипел он. Слова вырываются из его стиснутых челюстей. — Я должен был рассказать тебе о бумагах. Ты не должна была находить их так, как нашла.

Наконец, она смотрит ему в лицо. В ее глазах страх. Настороженность. Она все еще не доверяет ему.

У него заурчало в животе, нервы взяли верх.

Он должен все исправить. Если у них с Тесси будут обиды друг на друга, он не знает, как ему выжить. Мысль о том, что он больше никогда не обнимет ее, что она уедет, вернется в Лос-Анджелес с их сыном, выбивает из него все силы.

— Послушай меня, — говорит он, осмеливаясь взять ее ослабевшую руку в свою и проводя большим пальцем по костяшкам. — Это на моей совести. И Эвелин. Ты должна знать, что я никогда не планировал отнимать у тебя Мишку. — Он подносит ее руку ко рту, прижимаясь поцелуем к ее ладони. — Мне так жаль, Тесси. Мне чертовски жаль.

Когда она, наконец, заговорила, это было похоже на стакан холодной воды после засухи, и напряжение покинуло его тело.

— Это меня напугало, — говорит она, пораженная и фыркающая. — Я вернулась туда. Когда мой отец ушел. Когда умерла моя мать. Я никому не была нужна. Все, что у меня есть, — это Мишка, — говорит она тоненьким голоском. — Он мой сын, мой ребенок. С ним ничего не может случиться.

Он с трудом сглатывает.

— У тебя есть я, — произносит он с трудом.

Ничего не ответив, она отводит взгляд.

Господи, она убивает его. Он сползает со стула и в отчаянии опускается перед ней на колени. Но для Тесси он всегда будет таким.

— Я люблю тебя, Тесс. Я хочу тебя, — обещает он, сжимая ее руки в своих. — Ты — моя погибель, весь мой гребаный мир. Я никуда не уйду. Детка, я твой. — Он закрывает глаза. — Скажи мне, что ты все еще моя. — Его голос срывается, он больше не может продолжать.

Долгое молчание заполняет больничную палату.

Его сердцебиение зашкаливает. Если бы он был подключен к этому чертову монитору, то зазвенела бы тревога. Христос. Если она не посмотрит на него, не скажет что-нибудь прямо сейчас, он умрет. Превратится в изломанную шелуху.

И тут ее сладкий голос, его спасительная благодать, тихо произносит:

— Я твоя.

Его сердце замирает от облегчения.

— Правда?

— Правда. — Она повернулась к нему лицом, встретившись с ним взглядом. — Мне нужна хижина. Мне нужен Чинук. И я хочу тебя,