минут вы признаетесь, а я не оставлю на вас ни одного следа. Я знаток пыток, Хартнелл. Группа бельгийских квислинговцев три недели делилась со мной опытом. Я был подопытным. Подумайте хорошенько — и тогда поверите, что мне наплевать, больно будет вам или нет.

Хартнелл посмотрел на меня. Он старался хорошенько подумать, чтобы не поверить, но все же сомневался. Твердости у него не было.

— Впрочем, начнем с легкого, — сказал я. — Давайте попробуем напомнить вам, что на свободе находится безумец с дьявольским микробом, при помощи которого он угрожает уничтожить, бог знает, сколько людей в Англии, если не согласятся на его условия. Первое исполнение угрозы может начаться через несколько часов.

— О чем вы говорите? — глухо спросил он. Я передал ему то, что рассказал мне Харденджер, и затем добавил:

— Если этот безумец уничтожит какую-либо часть страны, нация потребует мщения. Потребуется козел отпущения. Общественное давление окажется столь сильным, что этот козел отпущения будет найден.

Естественно, вы не столь глупы, что не можете себе представить свою жену Джейн с петлей на шее в тот миг, когда палач открывает люк. Падение, судороги, сломанные позвонки, дергающиеся ноги. Можете представить повешенной свою жену, Хартнелл? Ей еще слишком рано умирать. А смерть через повешение — ужасная смерть, даже для соучастника в убийстве.

Он посмотрел на меня воспаленными глазами с вялой ненавистью и горем.

В полусумраке подвала его лицо посерело и покрылось капельками пота.

— Представьте, вы можете отказаться от любого своего показания, данного здесь мне, — продолжал я. — Без свидетелей показания не имеют силы, — я немного помолчал и спросил тихо:

— Вы сильно замешаны? Он кивнул и уставился в пол.

— Кто убийца? Кто все это подстроил?

— Не знаю. Бог свидетель. Я не знаю. Мне позвонил какой-то человек и предложил деньги, если я отвлеку внимание охраны. Джейн и я. Сначала я решил, что это сумасшедший. Если бы он так открыто не предлагал... я бы отказался. На следующее утро почтой пришли почти двести фунтов с запиской, в которой говорилось, что я получу еще триста, если выполню просьбу.

Две... две недели прошло, и он вновь позвонил.

— Его голос. Вы можете узнать голос?

— Глухой и неразборчивый. Понятия не имею, кто это был. Наверное, он что-то приложил к трубке, когда разговаривал.

— Что он сказал?

— То же самое, что писал в записке. Что будет еще триста фунтов, если я выполню то, что мне скажут.

— И?..

— Я согласился. — Он по-прежнему глядел под ноги. — Я... я уже часть денег растратил.

— Получили еще триста фунтов?

— Еще нет.

— Как много вы потратили из двухсот полученных фунтов?

— Около сорока.

— Покажите остаток.

— Он не здесь. Не в доме. После вчерашнего вашего посещения я остаток закопал в лесу.

— Какие были деньги? Какие банкноты, я имею в виду?

— Пятерки. Пятерки английского банка.

— Так. Все это очень интересно, доктор. — Я подошел к скамейке, запустил руки ему в волосы, сильно рванул вверх, ткнул «хэкатп» в солнечное сплетение и, когда он охнул от боли, ударил по зубам рукояткой.

Секунд десять я стоял неподвижно, а он глядел на меня обезумевшими от страха глазами. Меня слегка подташнивало от всего этого.

— Я дал вам один шанс, Хартнелл, он у вас был. Теперь придется проучить тебя, презренный лжец. Ожидал, что я поверю в эту идиотскую историю? Неужели устроивший все это умный человек, позволивший себе обратиться с подобной просьбой, наверняка зная, что ты пойдешь в полицию, натравишь на него полицейских, военных Мортона и сорвешь его планы?

Неужели ты думаешь, что в районе, где нет автоматической телефонной сети, он станет говорить с тобой по телефону, когда любая телефонистка из пустого любопытства подслушала бы каждое его слово? Неужели ты столь наивен, что считаешь меня простаком, способным поверить во все это? Или полагаешь, что обладающий прекрасными организаторскими способностями преступник поставит успех своего предприятия в зависимость от твоей жадности? Неужели поверишь, что он заплатит пятифунтовыми банкнотами, которые столь же легко обнаружить, как и выдававшего их кассира? Неужели ты хочешь уверить меня, что он предложил пятьсот фунтов за дело, которое состряпала бы любая пара лондонских бродяг за десятую часть этой стоимости? И, наконец, неужто ты полагаешь, что я могу поверить в басню о закопанных в лесу деньгах, а когда полиция потребует на рассвете выкопать их, то ты забудешь место, где спрятал? — я отступил назад и отвел пистолет от его лица. — Или, может, пойдем сейчас за деньгами?

— Господи, это бесполезно... — простонал он. — Я конченый человек, Кэвел, конченый. Я брал деньги у всех взаймы, у меня долг свыше двух тысяч.

— Перестань хныкать! — грубо оборвал его я. — Меня это не интересует.

— Тариэл... ростовщик... нажимал на меня, — продолжал он машинально, стараясь не глядеть на меня. — Я заведую кассой столовой и растратил свыше шестисот фунтов. Кто-то уведомил меня запиской, что если я не соглашусь на соучастие, то факты станут известны полиции. И все...

Я убрал пистолет. Голосу его, правда, было еще далеко до чистоты звона колокольчиков, хотя в это некоторые и не поверили бы, но я знал Хартнелла: слишком он испуган, чтобы и дальше продолжать изворачиваться.

— Вы не имеете понятия о человеке, пославшем записку?

— Нет, клянусь. Ничего не знаю о молотке, о кусачках и красной глине на мотороллере.

Нога моя заныла сильнее. Пришлось взять полицейскую машину и водителя. И все же меня не радовала мысль о предстоящем посещении Макдональда. Время бежало, а передо мной все еще была глухая стена. Этим вечером должны были появиться осторожные сообщения в газетах об аресте двух мортонских ученых по обвинению в убийстве и о том, что украденные бациллы будут найдены буквально через несколько часов. На эти несколько часов мы надеялись усыпить внимание настоящих преступников, хотя и это не продвигало наше дело. Мы были как слепые в полуночном тумане. Нет никакой ниточки, никакой зацепки. Харденджер собирался заняться энергичным расследованием в Мортоне, чтобы обнаружить всех, имевших доступ к счетам в столовой. Около двух сотен человек, сокрушенно отметил я. Или около того...

В дверях дома Макдональда меня встретила его домохозяйка миссис Турпин. Женщина лет за тридцать, более чем чувственно выглядевшая. Лицо мрачнее тучи, как у преданного телохранителя, беспомощного оградить от разорения и опустошения имущество хозяина. Когда я показал свои фальшивые документы и попросил разрешения войти, она с горечью сказала, что еще одним везде сующим нос больше или меньше — теперь не может иметь значения.

Дом был полон полицейских в штатском. Я назвался Гибсоном главному