Флори пожевала губу, борясь с нарастающей тревогой.

– Какие сведения?

– На границах города замечены группы общинных. Странное решение для тех, кто всю жизнь прячется за каменной стеной.

– Об этом даже в таверне судачат, – подхватил Дес. – Но вроде бы дело в подготовке к празднику.

– Дево́, – кивнул Рин, – или Светлая Ночь.

– Кажется, ты уже так близко знаком с религией, что сам можешь проповедовать, – усмехнулся Дес. Он и впрямь был похож на репей, что цеплялся к одежде и оставлял после себя мелкие назойливые колючки.

– Праздник ежегодный, но я не припомню таких традиций.

– Может, это устроил Доу? – предположила Флори. – Новый лидер, новые правила.

– Говорю же, здесь что-то другое, – упрямо заявил Рин, подхватив чашку. С ней, несомненно, он выглядел еще представительней и строже, как старший брат, которого оставили приглядеть за неразумной детворой.

Он избегал переступать порог безлюдя, а потому видеть его здесь, задумчиво потягивающим чай, было непривычно. Безлюдь под действием успокаивающей микстуры стойко переносил присутствие Эверрайна, выражая легкое недовольство занудным гулом.

Рин оставался образцом невозмутимости, и все же в его действиях мелькала едва уловимая тревога: то, как он крутил чашку в руках и задумчиво чесал подбородок; с каким отчаянием схватил портфель и резко поднялся из-за стола, вспомнив о важных делах. В глубине души, под привычной броней уверенности, он был напуганным, растерянным мальчишкой – слишком гордым, чтобы признать свою слабость.

Пронизывающий холод и сырость тоннеля приняли их в колючие объятия. В нос ударил густой запах земли и гнили, но вскоре стал привычен и почти неощутим.

Ведя Илайн сквозь мрак, Флори успела пожалеть о том, что сунулась сюда. Она не могла, как Дарт, подчинять себе пространство и чувствовать его. Ей приходилось держать в уме карту подземных ходов и мысленно отмечать точку за точкой. Флори отчаянно хотела вновь почувствовать себя сильной и смелой. Как тогда в Ползущем доме, спасая младшего Прилса от лютенов; или на пароме, прибывшем в Делмар; или как на площади Марбра, защищая беглянку Фран от следящих. Она хотела вернуться к той, кем была до роковой встречи в проулке мраморного города.

На каждом повороте и разветвлении тоннелей она хотела повернуть назад и все же привела их к Дому с Оранжереей. Лишь тогда Флори с облегчением выдохнула и постучала в дверь. Бильяна откликнулась сразу, точно караулила их или была заранее предупреждена своим безлюдем.

– Ох, милая, как я рада видеть тебя, – проворковала лютина, заключив Флори в объятия. Затем, знакомясь с Илайн, она обняла и ее, но уже без той нежности и трепета.

Пока они брели по коридору, соединяющему жилые и нежилые комнаты, Бильяна посетовала на барахлящий вентиль в саду и Дарта, который обещал, да так ничего и не починил. Увы, но причин его занятости она тоже не знала и не хотела беспокоить по пустякам. Вот и все, что она успела рассказать по пути к комнате, где разместился Ризердайн.

Дом с оранжереей сам по себе напоминал музей, а не жилище. Здесь всюду блуждало гулкое эхо, а массивные двери всегда были распахнуты настежь, чтобы лютина не утруждала себя каждый раз, перемещаясь. Спален в их привычном виде тоже не нашлось. Любое помещение становилось спальней, если в нем поставить какую-нибудь мягкую лежанку для отдыха, козетку, кушетку или софу.

Прогуливаясь по безлюдю и раньше, Флори привыкла к его интерьерам, а потому ничуть не удивилась пустой комнате с кроватью, сиротливо стоящей у окна.

Они застали Риза читающим местную газету. Он выглядел посвежевшим и отдохнувшим, кардинально отличаясь от того, каким сюда попал. И все же, когда Риз оторвался от новостей и обратил взгляд на пришедших, в глазах его стояла прежняя печаль, пусть он и старался держаться бодро.

– Я бы сказала, что ты здоров, если бы не газета в твоих руках, – усмехнулась Илайн. – Что ты там читаешь?

– Ничего, – отмахнулся он и, свернув прессу, небрежно бросил ее на подушку. – Просто убиваю время.

Бильяна предложила выпить чаю на кухне, что заставило Риза выбраться из постели. Он прошел коридоры, продемонстрировав прыть и жизненные силы, удивительные для человека, недавно получившего нож под ребро. Ни один врачеватель не смог бы в столь короткое время добиться таких результатов лечения.

– Еще денек, и будет вприпрыжку бегать, – сказала Бильяна не без гордости, а Илайн едва слышно пробормотала:

– Надеюсь, убегать не придется.

Оказавшись на кухне, Флори попала в объятия теплых воспоминаний, связанных с Дартом. Взгляд, прикосновение, робкий поцелуй – она лелеяла каждую деталь из того немногого, что было между ними. Знала ведь, что этим только изводит себя, крепче привязывается к нему, и все равно продолжала.

Она опустилась в знакомое кресло и на время затаилась, пытаясь вернуть ясность мысли. Когда это удалось, Флори поймала обрывок разговора. Илайн расспрашивала Бильяну о безлюде с присущей ей дотошностью, а Риз не мешал их оживленной трескотне, увлеченный вылавливанием мятных листьев из чашки.

Флори уже знала легенду Дома с оранжереей, но была готова услышать ее снова. Бильяна обладала даром рассказчицы, каждый раз находя новые интонации и слова, чтобы увлечь любого всего парой фраз. Завораживающая, как старая сказка, история начиналась с безутешно влюбленного богача. Он мог легко заполучить сердце многих прелестниц, но выбрал ту, что не принимала его чувств. Тщетно он пытался добиться ее, прекрасную как лето, хрупкую как бабочка, увядающую как цветок. Она была тяжело больна и не желала связывать свою короткую жизнь ни с кем. Но даже трагичная правда не отвернула влюбленного мужчину. Ради нее он перестроил свой дом и превратил внутренний двор в оранжерею в надежде, что забота и любовь способны исцелить. И поначалу им удавалось это. Дождливая осень и ветреная зима прошли незаметно; холод и сырость не коснулись девушки, не забрались в ее больные легкие, не отняли у нее последние силы, и с наступлением весны она расцвела, словно капризная азалия, выхоженная в оранжерее. Увы, отступивший недуг в скором времени все равно забрал свое.

Объятый горем, хозяин дома помутился рассудком и поселился в оранжерее, куда никого не впускал. Поговаривали, что он выкопал тело возлюбленной и похоронил там, чтобы азалии стали ее могильной плитой, а стены, увитые плющом и жимолостью, – надгробием. Слухи обратились в пугающую легенду о стеклянном склепе, чьи двери остались запечатаны даже после смерти хозяина. По его воле дом перешел в собственность города, но прошло несколько лет, прежде чем власти решили открыть оранжерею для посетителей. Чтобы вернуть ей прежний вид, наняли целую бригаду добровольцев,