Лучи солнца нашли их на лужайке под развесистым буком, на вершине Голого Груня. Залитая солнцем буковая листва трепетала, на лицах спящих играли блики. Раскинувшись, чуть повернувшись набок, спал Йожко, под утро был его черед нести караул, но парня сморила усталость и глубокая тишина, царившая вокруг.

Все семеро лежали рядом; были они из разных краев: Григорий и его друг Семен — из далекой страны, рядом с ними — Антонин, чешский партизан, который пробрался через горы, чтобы присоединиться к повстанцам. Около него похрапывал Петер — черные волосы, упавшие на лицо, шевелились от его дыхания, котомка валялась на земле. Неподалеку, в деревне, спит его жена с малышом, двухлетним Петриком… А поодаль, положив руку на грудь, храпит веснушчатый Ондриш из Спиша, крутой, мрачный человек. Немцы изнасиловали его жену, и он с июня бродил по горам, пока Григорий не взял его в свою группу.

Сержант Михал лежал, скорчившись, подогнув раненую ногу и упершись подбородком в грудь. Он давно не брился, и солнце освещает его густую темную щетину. Михал не сдал оружия немцам и вместе с несколькими солдатами бежал из прешовских казарм[13]; с той поры он чем только может вредит этим сволочам немцам. То и дело честит начальство, предавшее солдат, и во что бы то ни стало хочет попасть в Банску-Бистрицу, чтобы его отправили куда-нибудь на фронт, где идут настоящие бои. Но под Микулашем его задело осколком, и вот он тут. Йожке, уснувшему перед восходом солнца, всего семнадцать лет. Сын пастуха с Оравы, он, едва научившись ходить, стал пасти овец. А сейчас пересек вместе с Антонином всю Квачанскую долину, до Липтова, — у них было важное задание в Микулаше, но они не успели туда попасть…

Первым проснулся Ондриш — муравьи ползали у него по лицу. Он, не открывая глаз, сплюнул, а потом поднялся.

— Эй, черт побери, на даче мы, что ли? Не угодно ли завтрак в постель? Глядите, как бы задницы солнцем не напекло.

Он собрался было будить остальных, но после первого же его возгласа все открыли глаза. Поднявшись, они изучающе оглядывали друг друга при ярком свете дня. Только сержант сидел, согнувшись над раненой ногой и ощупывая ее.

— Нас могли перерезать, как баранов. — Петер с упреком взглянул на Йожку; тот смущенно отвел взгляд и принялся озираться по сторонам, разглядывая горы.

— Вон Остро, видно как на ладони, а за ним Сивы Верх, — пустился он в объяснения, — с Оравы вид совсем другой. А вон та гора, с длинным хребтом, наверно, Баранец.

— Точно, — усмехнулся Петер, — только нечего зубы заговаривать.

Он вынул добрый кусок сала, хлеб и бутылку водки. Дав каждому глотнуть, Петер заткнул бутылку пробкой и спрятал ее в котомку. Сало каждый отреза́л сам. Все усиленно жевали, время от времени роняя слово-другое и указывая ножами на вершины гор.

— Липтовские Голи, — пояснил Петер, — а там, что справа торчит, будто зуб, — это Хоч.

— Хоч, да-да, — отозвался Григорий, словно давно знал это название. Развернув карту, он рассматривал ее, слушая Петера. Кивал головой, бормоча себе под нос, и водил пальцем по карте, чем-то явно озабоченный. Остальные наблюдали за ним, ожидая решения.

— Надо что-то предпринять, — проронил Йожко, лишь бы не молчать.

— Ну и предприми, предприниматель, — хлопнул его по спине Ондриш.

— Сперва надо разузнать, как далеко продвинулись немцы, прошли ли они через Кралёванское ущелье и далеко ли зашли за Ружомберок по Ревуцкой долине. И где, в каких деревнях обосновались поблизости.

— Отрежут наших на Ораве, — вздохнул Антонин, ткнув пальцем в Кралёваны.

Семен придвинулся к карте и обвел пальцем территорию, которая, по его расчетам, оставалась у повстанцев. Обступив его, все заглядывали в карту и угрюмо слушали Семена, который выкладывал им начистоту, что думал о создавшемся положении.

Григорий спросил сержанта, по-прежнему ли он намерен пробираться в Бистрицу, но Петер отрицательно покачал головой:

— Останемся здесь, в тылу.

Остальные, переглянувшись, поддержали Петера, решительнее всех — сержант.

— Хорошо, ребята, — улыбнулся в усы Григорий.

На гребне Голого Груня, повернувшись к Низким Татрам — к границе свободной территории, — залитые сентябрьским солнцем, стояли семеро. Они были полны решимости.

Издалека, с запада, донеслись сильные взрывы.

— Артиллерия, — спокойно заметил Григорий. — Пошли.

2

За три недели маленькая группа Григория сделала немало: партизаны взорвали три моста, около Долгой Луки уничтожили немецкий патруль из двенадцати человек; переправили на тот берег Вага сорок повстанцев; на их счету было и несколько мелких операций, которые, словно предостерегали немцев, чтобы они не очень-то по-хозяйски располагались под Липтовскими Голями. За это время Семен два раза ходил для связи в Спишские горы, да и Йожко дважды побывал на Ораве. И на востоке и на западе все было в порядке, надежные люди помогали поддерживать связь с соседними отрядами. Дружная семерка была весьма подвижна, то и дело совершала удачные вылазки и стала настоящей грозой для предателей в деревнях и небольших групп немцев. Об их землянке на Ястрабе не знал никто, кроме тринадцатилетнего Юрка с хутора Галово, ловкого, смышленого паренька. Он не выдал бы их ни за что, хоть на куски его режь. Взбежав прямиком на гору, чтобы сократить путь, он осматривался, не идет ли кто следом, и для верности петлял, как серна, которая хочет отлучить детеныша; лишь убедившись, что все спокойно, нырял в заросли, где в лощинке у Жабьих камней была землянка.

Жабьими камнями это место назвали, наверное, потому, что за деревьями его, будто притаившуюся жабу, не было видно. Петер не случайно выбрал эту лощину, когда решали, где разбить лагерь.

— Здесь и перезимовать можно, — сказал он, — снизу дыма не видно. А вода — в двух шагах, в ложбине.

Так и порешили.

В тот день — было это в середине октября, когда с буков уже осыпалась багряная листва, — все семеро только под утро вернулись после трудной ночной операции, а около полудня примчался запыхавшийся Юрко.

— Какие новости, Юрко? — спросил Петер.

— Путь взорван, на станции стоит поезд с пленными; наши, их везут с востока. Охраны мало. Почтмейстер Волко из Сельницы велел передать.

Юрко выпалил известие единым духом и сел. В нетерпении, он ждал, что все сразу же схватят оружие и помчатся в долину. Но этого не произошло.

— Где повреждена дорога? — спросил Григорий.

— У Теплой.

— Сильно?

— Какой-то мостик.

— Когда?

— Сегодня ночью.

— Его уже починили или починят, пока мы дойдем, — сухо заметил Григорий, — У Теплой