Она еще не решила, как поступить дальше, но когда перед ней в темноте поочередно всплыли бледные лица матери и отца, внезапно вспыхнула, до боли стиснула кулаки и пробормотала: «Сделайте одолжение, оставьте меня в покое хотя бы сейчас!..»

О Валентине она больше не думала — почему-то была уверена, что все-таки добилась своего. Его просто больше нет. Как будто, пытаясь поймать прыгающим кургузым стволом пистолета его фигуру, она метила не столько в него самого, сколько в тот образ, который сидел глубоко внутри нее, вызывая непроходящую тошноту.

Далеко позади на берегу остались плед, который ей сейчас очень пригодился бы, какая-то еда и ее старая зеленая бейсболка с вышитой надписью «Oxford». Но возвращаться ради этого не стоило, а пытаться отыскать катамаран, который течение унесло неизвестно куда, уже бесполезно. Хотя, если бы она знала, где он болтается, доплыть туда ей ничего не стоило.

С катамараном вышло то же, что и с мобильным: она оттолкнула его от берега, ни секунды не размышляя, чтобы окончательно, как ей казалось, отрезать Валентину путь к возвращению. И если бы сейчас кто-нибудь спросил Марту, чего, собственно, она пыталась добиться, затевая всю эту странную и опасную игру, которая могла кончиться совсем иначе, она бы не смогла подобрать точных слов, чтобы дать ответ или просто описать свое состояние. Потому что в ее совсем не книжном лексиконе просто не было слова «отчаяние».

«И вы тоже, пожалуйста, — уймитесь!» — приказала Марта тупым спазмам, время от времени принимавшимся терзать низ ее живота. Кровь, так испугавшая ее поначалу, больше не текла, но чувствовала она себя по-прежнему раненой и разбитой. Но не беспомощной, и точить слезы по этому поводу не собиралась. Хорошо еще, что в заднем кармане шортов нашелся носовой платок. Он тоже промок, но, тщательно отжав, Марта затолкала его в мокрые трусики, что, по крайней мере, на какое-то время дало ощущение безопасности. Если бы ей сейчас предложили загадать желание, оно оказалось бы очень простым.

Странная штука — человеческие отношения в этом мире, подумала она, чувствуя, что вот-вот ее начнет бить дрожь. Сырая одежда, туман с озера, тьма, клубящаяся в зарослях, — вполне достаточно. К тому же быстро холодает. Однако она не позволила дрожи овладеть собой. Не имело смысла трястись, когда от нее требовалось совсем другое. Она пока еще не знала, что именно. Но мысль, которую она поначалу отбросила с тем же омерзением, с каким отбрасывают гусеницу, свалившуюся за шиворот, снова вернулась.

Чужой сказал правду. А это значит, что теперь все по-другому. И даже сама она больше не та Марта, которую она знала, а кто-то совсем не похожий на нее. Не известный даже ей самой. Может быть, она наделала кучу ошибок, но, так или иначе, перемены уже произошли, и с этим ничего не поделаешь. На мгновение она почувствовала жалость к тем, кто остался в поселке. Особенно к отцу — а как еще его называть? Он всегда относился к ней с неловкой нежностью, защищал от резких, порой совершенно необъяснимых и часто несправедливых нападок Александры, которые только теперь получили свое объяснение. Все встало на свои места. Просто у нее никогда не было собственного ребенка — вот в чем дело. И Александра всегда была против нее, Марты.

Она вздрогнула — в зарослях картаво и неприязненно вскрикнула какая-то птица. Не сейчас. Лучше пока спрятать мысли об этом подальше, чтобы потом во всем разобраться. Первым делом нужно найти какую-нибудь тропу в этих зарослях, которая рано или поздно приведет ее к дороге, пусть хоть проселочной. А там будет видно. Но для того, чтобы туда войти, нужен был толчок, что-то более сильное, чем простой страх заблудиться окончательно.

У воды Марта всегда чувствовала себя спокойнее, чем где-либо. Это была ее собственная стихия, как у какой-нибудь там русалки, но такой вода стала только после того, как она сумела окончательно преодолеть себя.

Внезапно Марта вспомнила один из недавних вечеров дома, когда за ужином в кухне собрались все, и ей было велено не тащить свои бутерброды в комнату, а посидеть «по-человечески». Дядюшка Валентин жевал энергично (чего стоила одна эта его гнусная манера раскрошить котлету и перемешать с макаронами, поливая кетчупом пополам с майонезом!), и вдруг принялся раздраженно жаловаться на грубость и неряшливость племянницы, на отсутствие у девчонки уважения к старшим и прочее в том же роде.

Александра подняла брови, взглянула исподлобья и тут же взялась ее щучить. Марта буквально задохнулась. Не от обиды, а от того, что невозможно никому рассказать, что вытворяет здесь этот тип в то время, когда их нет дома. Ни малейшего шанса. Ни один из них не поверит и не поймет, как день ото дня ей все страшнее оставаться с ним наедине. Если бы они любили ее по-настоящему, если бы были настоящими родителями — разве посмели бы усомниться, что она говорит правду? Тем более что даже в тот вечер налицо были улики — синяки на запястье: он перехватил ее, вывернувшись из-за угла в прихожей, и впился цепкой обезьяньей лапой. Имелся и фиолетовый след от болезненного щипка пониже плеча, старательно спрятанный под рукавом футболки.

Внутри у нее будто что-то оборвалось, а в голове разом, перебивая друг друга и путаясь в словах, закричали десятки призрачных голосов. Марта почувствовала, что у нее вот-вот начнется истерика. Она вскочила со своего места так стремительно, что едва не опрокинула табурет, оттолкнула тарелку и вихрем вылетела из кухни, понимая, что от этого Александра заведется еще больше, но ей уже было на все наплевать.

Марта пронеслась через прихожую, рванула входную дверь и выскочила бы на улицу, но кто-то уже запер замок, а ключей под рукой не оказалось. Мать закричала, чтобы она немедленно вернулась и извинилась, но Марта шмыгнула в свою комнату, повернула рычажок защелки, шагнула к окну и крепко прижалась лбом к холодному черному стеклу, в котором плавали мутные отражения мебели и обоев.

Это длилось ровно секунду, пока она думала о том, не разбить ли ей это стекло головой, вспоров осколками лицо и горло, чтобы хотя бы такой ценой, в крови и боли, вырваться из проклятого заколдованного круга. После чего на мгновение потеряла сознание и очнулась сидящей на полу, тесно прижавшись к холодным ребрам батареи отопления