Патан), Пхактапура (Бхадгаон) и Киртипура. Естественно, что каждый стремился украсить «Дом услады» самой красивой башней. Самая высокая из них, девятиэтажная, с тремя выступающими крышами, башня Бхасантпур, принадлежит зодчему из Катманду, кровля другой выполнена в бенгальском стиле «слонового уха», башня, обращенная в сторону родного Патана, поражает своей исключительной соразмерностью и простотой.

Так раскрывались передо мной легенды и были старого королевского дворца. Опутанный каркасом лесов, заваленный стройматериалами, он был подобен святыне, с которой грубо сорвали покрывало. Беззащитными и нагими выглядели каменные и бронзовые боги в тенистых двориках. И только сам Хану-ман - божественная обезьяна - пребывал, как положено, под красным покрывалом. Сидя на своем пьедестале, слева от калитки, в высоких деревянных воротах, он вместе с солдатами гуркхской гвардии нес неусыпную стражу.

ТРАВА ЛУНЫ

Немногим видеть тот дано

Далекий и туманный берег.

И снова, как давным-давно,

Мы падаем у черной двери.

Толпимся шумно у реки,

Как будто бы достигли цели…

Но незаметны и редки,

Кто сумрак вод преодолели,

Сквозь частую проплыли сеть,

Спокойны к злу и милосердью.

Они не победили смерть -

Они возвысились над смертью.

Дхаммапада

Из озера Пхева, в долине Покхары, ушла вода, и каменистый островок, заросший ивами и карликовым бамбуком, соединился с берегом. Маленький храм, куда приходили испросить удачу местные жители, стал неожиданно излюбленным местом паломничества хиппи и новоявленных индуистов из Америки и Европы. Смятые жестянки пива и прочие огрызки «цивилизации» усеяли заповедные некогда тропы. Дымком гашиша или еще более дешевого чараса попахивает крохотный дворик, где бродячие йоги искали уединения. Я еще застал озеро полноводным и почти необитаемым островок. Подумать только: всего три года - и такие перемены… Думая о Пок-харе, я вспоминаю другое озеро, расположенное намного выше, путь к которому был долог и труден. Надеюсь, что это синее чудо не постигла печальная судьба Пхевы.

От местного телеграфиста и самодеятельного поэта Прадхана мой друг Мадхав Шарма (Миша) узнал, что на том озере тоже есть остров, и крохотная подземная молельня, и древний жертвенник, посвященный каким-то ныне забытым богам. Эту новость он притащил вместе с термосом, тазом и каким-то мешочком, источавшим сухой и горячий пар.

- Намечается большая стирка? - пошутил я, заинтригованный таинственными приготовлениями.

- Сейчас увидите, - довольно ухмыльнулся Миша.

Развязав мешочек и высыпав в таз черное дымящееся просо, он вылил из термоса весь кипяток и принялся деловито размешивать полой бамбуковой трубкой. Вода помутнела и окрасилась в темный цвет. На поверхности стала вскипать грязноватая мылкая пена.

- Надеетесь умилостивить духов озера? - я все еще ничего не понимал. - Или это варево предназначено мне?

- Вот именно. - Миша продолжал энергично размешивать. - Раз вам так нравится шерпский чанг, то должно прийтись по вкусу и это. Слышали что-нибудь о горячем пиве народа лимбу?

- Ничего.

- Значит, я приготовил для вас сюрприз… Насколько я мог понять, лимбу сбраживают просо полусухим способом и, когда оно разогреется, заливают горячей водой. Очевидно, чтобы не оборвалась эндотермическая реакция… Ну-ка попробуем, - он довольно улыбнулся и приник к трубке. - Ничего, вкусно.

За какой-нибудь час мы выдули с ним весь таз.

- Хотите повторить?

- Еще бы!

Миша сбегал в коридор и приволок новый термос.

- Доливать можно много раз, - объяснил он, ошпаривая струей черно-зернистый осадок. - Только придется подождать немного дольше. С уменьшением концентрации неизбежно падает скорость реакции.

Выпускник геологического факультета МГУ, Миша знал, что говорит. Во всяком случае, его глубокое понимание законов химической кинетики позволило нам трижды за этот вечер наполнить и соответственно осушить таз.

Горячее и не слишком хмельное пиво народа лимбу оказалось весьма приятным на вкус. Не туманя сознания, оно тяжелой истомой ударяло в ноги. Как очень старый мед или очень молодое вино.

Я незаметно заснул да так и проспал до утра, не раздеваясь, не чувствуя жгучих комариных укусов. Встал бодрый, чудовищно проголодавшийся и жадный до жизни. Мы с Мишей позавтракали, купили печеной кукурузы и поехали на озеро.

Повторялась нидана Кашмира: долбленый челн, сердцевидная гребная лопатка, сверкающая ледяная корона, отраженная в купо-росно-синей воде. Длинные серебряные полосы перерезали опрокинутую вершину Мача-пучхре и переливались ленивым чешуйчатым мерцанием. Подожженные зарей, пылали и рушились руины воздушных замков. Босоногие девушки в синих с красно-белой каймой сари стирали белье на широком деревянном помосте. Ослепительно и жарко сияла медная посуда. Красная древесина лодок еще хранила ядреный кедровый дух.

Но все померкло, когда на нас пахнуло затхлой сыростью подземелья. Это был гоинг-ханг - капище, посвященное злым духам, обитателям мира демонов. Несмотря на сумрак и облепившую обмазанные глиной стены паутину, можно было различить истлевшие шкуры зверей, чьи-то зубы, рога, когти, ржавое оружие, пробитые щиты и порванные кольчуги. Стены и потолок были расписаны синими клыкастыми демонами, скелетами, отвратительными ведьмами. Грозные маги швырялись трупами, хлестала кровь из черепов, а в облаках кружились стервятники, несущие в загнутых клювах вырванные глаза.

Буддийское учение о цикле смертей и рождений нашло предельно жуткое, но примитивное выражение. Впрочем, именно примитивность и подбавляла изрядную долю ужаса. В основе своей страх прост, как атавизм. Много проще отваги. Он тормозит в человеке все высшее. Недаром ламы учат, что ничто так не вырывает человека из тисков обыденности, как ужас.

В этой землянке, отравленной тлетворным запахом медленного гниения, «колесницу громового раската» окончательно одолело шаманство. Космическая символика тантр и возвышенная эротика митхуны были представлены на грубых фресках капища парой сплетенных скелетов. Какой разительный контраст с возвышенными озарениями картин западного рая, какое чудовищное отрицание пленительных образов Аджанты!

Разглядывая рисунки, освещенные теплым огоньком свечи, я счищал жирную на ощупь паутину, и засохшие в ней насекомые обращались в прах, как перезрелые грибы-дождевики. Я понимал, что где-то должен быть исход из этой обители кошмаров или по меньшей мере намек на нирвану, где наступает конец страданиям.

Так оно и вышло.

На гнилой скамье, заваленной полуистлевшим тряпьем, я обнаружил увитые красной лентой ячьи рога, к которым были привязаны образки с изображением Миларайпы. Это сразу же напомнило мне популярную в Гималаях легенду о незадачливом ученике этого столь чтимого в Гималаях поэта и проповедника. Ученик Миларайпы отправился в Индию, чтобы изучить там все тайны веры, и через несколько лет возвратился на родину, исполненный гордыни. Миларайпа тепло встретил воспитанника и взял его с собой в очередное паломничество в Лхасу. И вот, когда они ехали по безлюдной пустыне, Миларайпа увидел точно