Шрифт:
Закладка:
Уже вечер — начала днем, кончаю вечером. Встану ли завтра я в четыре часа — не знаю.
Еще вот что, Гаврилыч, — у меня есть дневник, и интересен он потому, что не скрывала я самых черных мыслей и дел. Голубчик: посоветуйте мне его разорвать. Он дорог мне, как дневник. Ну дорого только то, как рос организм в нездоровых условиях и как он боролся и не мог с ними, но не могу я его разорвать. Никаких там гонораров мне не нужно, но ведь в этот век, век бумаги, пишут и читают все. Если интересно, я могу перебросить его вам. А если это не стоит, ничего не пишите мне.
Сосу конфеты по копейке, фруктовые, и думаю: завтра встать и ходить со щенком. Я не сплю теперь днем, а он глупый, не понимает — возьмет ляжет, слушается, а потом лежит без движения и уснет. И как я ни валяю Чарли, он не просыпается — бедное маленькое животное, мне жаль его, хоть бы прибор такой придумать, чтобы он не спал!
Нет, не могу.
Гаврилыч, не обращайте внимания на грязь — это от воды брызги. Можете не писать мне — хотя я не знаю, попадет ли письмо вам в руки. Дождусь воскресенья, почитаю ваших речей, Гаврилыч.
Если смотреть на человека, как на продукт условий — то есть сна, пищи и, главное, провождения дня, то незавидные условия пишут вам — мало солнца в них, но все в них гнило. Ах, Гаврилыч, если бы мне пожить в таких условиях, но не могу я. Если дадут вам отдых на месяц, то пользуйтесь им, как я говорю, а там увидите, каковы результаты.
Пока все. До субботы. Спокойной ночи.
Человек, который пишет, значит, сидит много и этим близок мне по условиям провождения дня.
19-го, суббота
Встала, ходила, сидела, лежала, все-таки жила. Была под солнцем, загар. Ах, ноги ноют! Но если бы завтра так. А в лесу лежать я боюсь — жутко, чуть сегодня не искусилась. О, Гаврилыч, я верю, что вы сочувствуете мне, если поняли.
Спокойной ночи, человек, который много истратил в жизни — то есть пожилой. Я так думаю о вас, но ведь и я — «пожилая», а это ничему не мешает.
20 мая, воскресенье
Ах, Гаврилыч, что я переживаю. Кошмар. Я уничтожила переоценку мускулов ног, при помощи которых я бегала, я стала тихо ходить. Но сегодня, в воскресенье, я поздно встала, в девять часов, я думала — лучше так, но как я ошиблась. Я и так тихо ходила, а теперь этой спячкой и вчерашним сидением в цирюльне я ослабила их — и я хожу так неуверенно. А люди думают — я их боюсь, и им так неприятно смотреть, я это чувствую. И в то же время, если ходить — то я не пропала. Но если я останусь дома сидеть, я буду еще слабее.
Ах, уйти, уйти в лес — пусть там бродяги, порочные люди, но они не так осудят меня и не так страшно будет мне на солнце.
Ну читаю ваш журнал, ваши слова. Идут пионеры, все чистенькие, хоть они и не так идут и не развиты, но они стремятся к чему-то, к новой жизни. А я лежу в сарае, вернее, встала и смотрю. Слезы, мне скучно, Гаврилыч, и вас нет в журналах, почему?
Идти одной, щенок спит, ах, Гаврилыч, это скучно, скучно!
Сестра уезжает в Тулу, я одна буду стирать, стряпать. Гуляю с Чарли. Дома пью, ем, лежу тихо, слезы. Валяться бы надо, но я не могу. Я сегодня говорила с одной деткой, ей шестнадцать лет, она тоже не знает, как жить. Здоровье потеряно в науке — и в то же время не совсем калека, как я, например.
Гаврилыч, почему вы не писали в № 21? Мне приходит в голову — отчего ты пишешь? В чем имеешь нужду? В деньгах? В климате? В чем же тогда? В понятиях, то есть в советах? А разве словами переделаешь твои понятия? Нет, создавай себе условия, меньше сиди, пиши и читай, меньше спи.
Ну ладно, пусть не напишет письмо Гаврилыч, все-таки отрадно сознавать, что далеко, далеко живет Гаврилыч и что он слушает Шурку, хотя так много говорить очень вредно.
Пишу адрес — в ожидании ответа я буду больше ходить, а собака моя спит. Говорю: не спи. Машет хвостом — дескать, я сама понимаю, не тронь. Бедное животное!
Шурка.
Стихи, несозвучные эпохе
Посвящается М. Зощенко
Быть может, я беден снаружи, —
Но сам я, как Бог и Царь,
И сонмы неземных оружий
Хранят мой престол и алтарь.
И тех, кого полюблю я, —
Заключу я в оковы темниц, —
И за восторг поцелуя, —
В пурпур и гордость цариц.
Но тот, кто в меня верит,
Должен пойти за мной,
И ему откроются двери
Для жизни иной.
Г.
Душа, верните этот подлинник. Понимаете, захотел написать для Вас.
Задушевная переписка
Однажды пришло письмо из Киева. В одном конверте было два листочка. Пишут две подружки. Письмо разукрашено цветочками и сердцем, пронзенным стрелой.
Вот это письмо:
Август 1930
Товаришу Зошченко.
Звините што я пишу до Вас. Я неписала бы до вас письма бо я есьт простой чиловек, а Вы есьт чиловек нетолька што нипростой а даже чиловек висщий лытературы, а Все ж таки я сила и пишу До Вас. Дужи много я про Вас наслухалась, а що билше я Вас начиталася. Дужи харошо Вы розписуите усяки случай из жізни чиловеческой.
Ищо напишу про сваю жість. Я служу у домашьних