Шрифт:
Закладка:
То, что так мало чувствовали потребность в основательном приготовлении к духовному сану, что даже необразованным открывался путь к высшим должностям, легко объясняется невежеством и необразованностью многих лиц духовного звания. Так как выгодами этого звания можно было пользоваться без богословской учености, то многие из духовенства предавались лености, а потом выдумывали разные доказательства того, что ученые занятия не только излишни, но даже вредны для христианского пастыря. Они злоупотребляли при этом примерами тех достоуважаемых рыбарей и мытарей, которые хотя не имели богословского образования, но силой своего слова победили мир. Св. Григория особенно возмущало это обидное для богомудрых апостолов сравнение их с необразованными пастырями. «Вы утверждаете, – пишет он, – что апостолы, не будучи учеными, силой слова победили мир. Это правда. Но это было с апостолами, и притом для того, чтобы действие изрекаемого ими слова было тем чудеснее. Я желал бы, чтобы тот, кто основывается на этом примере, хотя однажды доказал такую силу воли, какая обитала в апостолах; пусть покажет, что и он, подобно апостолам, может жить без денег, без постоянного пристанища, без обуви, довольствуясь только насущным хлебом; пусть он обнаружит ту чудесную силу, какую имели апостолы: пусть изгоняет демонов, исцеляет прокаженных, воскрешает мертвых»[907].
Кроме указанных недостатков, большинству духовных лиц был в высшей степени присущ светский образ мыслей, который обнаруживался различно. Описание этого чувственного образа мыслей того времени особенно часто встречается в стихотворениях Григория «О себе самом» и «Против епископов». Конечно, иное здесь поставлено для украшения, но большая часть сказанного взята из жизни и имеет ясную печать действительности: «Лев, ехидна, змея, – говорит св. Григорий, – более великодушны и кротки в сравнении с дурными епископами, которые все исполнены гордости, но не имеют и искры любви. Посмотри сквозь овечью кожу на волка, пусть он убеждает меня не словами, но делом; я ненавижу учение, которое противоречит жизни; когда я хвалю цвет повапленного гроба (Мф. 23:27), то презираю запах, исходящий от истлевающих членов»[908]. Серьезному, занятому постоянным упражнением в аскетизме мужу св. Григорий противопоставляет светского пастыря, который предается юношеским удовольствиям, играет, поет, угождает чреву и все чувства открывает для житейских радостей. У таких людей, как говорит Григорий, невежество хотя есть зло, но самое маловажное. В своей вере они двуязычны, служат духу времени, а не закону Божию; непостоянны в своем учении, как трость, ветром колеблемая; по отношению к слабым они как львы, а по отношению к сильным как собаки, всюду сующие свой нос и пресмыкающиеся гораздо чаще у дверей людей влиятельных, нежели у дверей людей мудрых… Они гоняются больше за приятным, нежели за полезным. Один из них хвалится своим благородством, другой красноречием, третий богатством, четвертый своими связями; а те, кои не могут похвастать чем-либо подобным, хвастают своими пороками. Но ни один порок не порицает так сильно св. Григорий, как порок лицемерия, грозно осужденный Спасителем. Этот порок кажется ему самым пагубным из пагубных, а потому он истощается в насмешках над теми, которые своей бородой, своим согбенным видом, тихим голосом, робкой поступью хотят казаться благочестивыми, не имея ни души, ни сердца.
Чтобы не утомлять читателя перечислением всех отдельных черт того ужасающего образа, который св. Григорий рисует с огромной толпы духовных лиц своего времени, обратимся лучше к рассмотрению его идеала духовного пастыря и богослова. Этот идеал в продолжение всего служения св. Григория так живо стоял пред его мысленным взором, что не давал ему и минуты покоя и часто исполнял сердце скорбным чувством о своем недостоинстве. Цель теоретического и практического богословия, которое он обыкновенно называл духовным врачеванием, поставлял он в том, чтобы окрылять душу, отвлекать ее от мира и возвращать Богу. «Мы должны, – говорит он, – сохранить в душе образ, если он цел; поддержать его, если он в опасности; обновить, если поврежден. Короче сказать – того, кто принадлежит к горнему чину, должны соделать богом и причастником горнего блаженства… Пастырь должен почитать главной и даже единственной обязанностью очищать души жизнью и учением; будучи сам просвещаем Божественной благодатью, он должен служить для своих пасомых чистым духовным зеркалом, должен приносить священную жертву за своих чад до тех пор, пока не сделает их жертвой богоугодной… Пастырь есть духовный врач. Врачи тел должны переносить разные труды и заботы и, как сказал один мудрый врач, из чужих несчастий собирать для себя скорби. И для чего все это? Для того чтобы больше дней прожил на земле человек, которому, по его порочности, может быть, лучше было бы давно умереть. Но нам, когда мы в опасности утратить спасение души, души блаженной и бессмертной, какой предлежит подвиг, чтобы хорошо и других уврачевать, и самим уврачеваться?.. Наше врачебное искусство гораздо труднее искусства врачевать тело. Оно труднее потому, что последнее мало заглядывает вглубь, более же занимается видимым; напротив того, наше врачевание и попечение все относится к потаенному сердца человеку, и наша брань – с врагом, внутрь нас воюющим»[909].
В соответствии с этой высокой целью пастырской деятельности св. Григорий требует от лиц духовного звания богоугодной жизни, ибо что не деятельно и не живо в нас самих, то не может быть таковым и в других. «Никто не достоин великого Бога, никто не достоин быть пастырем и приносить Богу жертвы, если он прежде не принес себя в живую жертву Богу или если не сделался святым и живым храмом живого Бога. Как я могу дерзнуть возвещать слово Божие, если я не сделался достойным органом этого слова? Такая ревность не похвальна. Надобно прежде самого себя очистить, дабы иметь возможность очищать других… Пастырь не должен звучать, как поддельная и нечистая монета; не должен содержать в себе вещества дурного, требующего сильнейшего огня. Иначе тем большее произведет он зло, чем над большим числом будет начальствовать, потому что порок, распространяющийся во многих, значительнее порока, останавливающегося на одном. Притом же порок гораздо легче принимается, нежели добродетель. Таким образом, духовный, в котором пасомые желают видеть образец христианской жизни, не должен довольствоваться тем, чтобы избегать порока, но должен отличаться добрыми делами. Он должен не знать даже меры в добре и в восхождении к совершенству, должен почитать не столько прибылью то, что приобретено, сколько потерей то, что не достигнуто»[910].
Столь же строго требует св. Григорий от церковного
