в мокром папоротнике и черном вереске, взбираясь все выше и выше, к великой вершине Раф-Тора. Здесь, на самом верху, куски гранита чудовищной формы образовывали подобие крыши, и Мэри заползла под большую каменную плиту, едва дыша, вся в кровавых ссадинах, а священник поднимался выше, нащупывая опору в выбоинах камня. Затем он спустился к Мэри, и, хотя она мотнула головой и показала знаком, что больше не может карабкаться, он наклонился и силой поднял девушку на ноги, разрезав ремень, связывавший ей руки, и вырвав платок из ее рта.

— Тогда спасайся сама, если можешь! — крикнул он.

Глаза викария горели на бледном лице, а белые волосы развевались на ветру. Мэри из последних сил взобралась на плоский уступ, возвышавшийся футов на десять, а он полез дальше и выше, и его тонкая черная фигура казалась пиявкой на гладкой поверхности скалы. Из-за пелены тумана, словно из другого мира, доносился собачий лай, скоро к нему присоединились возгласы людей; воздух наполнился возбужденными криками, источник которых по-прежнему оставался невидимым. Облака быстро неслись по небу, и золотое сияние пробилось сквозь дымку. Туман расступился и рассеялся. Он поднялся с земли, словно столб клубящегося дыма, его подхватили плывущие облака, и земля, которую он покрывал так долго, теперь смотрела на бледное новорожденное небо. Мэри глянула вниз, на склон холма; там, залитые светом, виднелись черные фигурки людей, стоявших по колено в вереске, а визгливо лающие собаки, красно-коричневые на фоне серого камня, бежали впереди них, как крысы среди валунов.

Преследователи быстро их обнаружили. Внизу столпились человек пятьдесят, если не больше, все кричали и указывали на огромные глыбы камня. И по мере того как они приближались, гвалт собак все громче отдавался в расщелинах и завывал в пещерах.

Облака рассеялись, как и туман, и над их головами засинел кусочек неба величиной с ладонь.

Вдруг раздался выкрик, и какой-то человек, стоявший на коленях в вереске, почти в пятидесяти ярдах от Мэри, поднял ружье на плечо и выстрелил.

Пуля угодила в гранитный валун, не задев никого, и, когда этот человек встал на ноги, Мэри увидела, что это Джем и что он ее не заметил.

Он выстрелил снова, и на этот раз пуля просвистела совсем рядом с ее ухом; девушка почувствовала на лице ее стремительное дуновение.

Собаки рыскали в папоротнике, и одна из них запрыгнула на выступ скалы прямо под нею; огромная морда, фыркая, обнюхивала камень. Тогда Джем выстрелил еще раз, и, оглянувшись, Мэри увидела высокую черную фигуру Фрэнсиса Дейви на фоне неба: он стоял на широкой каменной плите, похожей на алтарь, высоко у нее над головой. Викарий на миг застыл, словно статуя, с развевающимися на ветру волосами; потом он раскинул руки, как птица раскрывает крылья для полета, и вдруг обмяк и упал вниз с гранитного пика на влажный, отсыревший вереск и мелкие осыпающиеся камни.

Глава 18

Было начало января, день стоял ясный и морозный. Колеи и выбоины на большой дороге, обычно наполненные грязью или водой, покрылись тонкой коркой льда, а следы колес заиндевели.

Мороз наложил свою белую руку и на пустоши, они тянулись до самого горизонта и казались бесцветными и блеклыми на фоне ясного синего неба. Земля стала твердой, и короткая трава хрустела под ногами, как галька. На родине Мэри, в краю зеленых изгородей, солнце наверняка сейчас уже греет, почти как весной, а здесь воздух был еще студеный, он щипал лицо, и повсюду лежал суровый отпечаток зимы. Мэри одна шла по пустоши Двенадцати Апостолов. Резкий ветер бил ей в лицо, и она думала, почему же возвышающийся по левую руку Килмар больше не пугает ее, превратившись в обычный черный скалистый холм под синим небом. Возможно, страх сделал ее слепой к окружающей красоте, в ее сознании природа смешалась с людскими делами; суровость пустошей переплелась с душевным смятением и ненавистью к дяде и трактиру «Ямайка». Пустоши по-прежнему оставались холодными, а холмы — одинокими, но их былая враждебность исчезла, и теперь Мэри могла спокойно бродить по ним.

Она была вольна отправиться куда пожелает, и ее мысли обратились к Хелфорду и зеленым долинам юга. На сердце у нее была странная, болезненная тоска по дому и по открытым, знакомым лицам.

Широкая река бежала от моря, и вода лизала отмели. Мэри с болью вспоминала каждый звук и запах, с детства такие родные, и протоки, разбегавшиеся от основного русла, будто непослушные дети, чтобы затеряться среди деревьев, и тихие журчащие ручьи.

Леса давали приют усталым путникам, и была своя музыка в прохладном шелесте листвы летом, и даже зимой кроны деревьев давали укрытие. Мэри тосковала по птицам, летавшим среди ветвей. Она тосковала по уютным звукам фермы: квохтанью кур, громкому крику петуха и суетливому гоготу гусей. Она хотела снова почувствовать густой, сладковатый запах навоза в хлеву и ощутить теплое дыхание коров у себя на ладонях, услышать тяжелые шаги во дворе и звяканье ведер у колодца. Она хотела прислониться к калитке и смотреть на деревенскую улицу, пожелать доброй ночи проходящему приятелю и увидеть, как голубой дым вьется над трубами. Там были бы знакомые голоса, грубые, но ласкающие ее слух, и смех звучал бы из окна чьей-то кухни. Мэри стала бы работать на ферме: рано вставать, носить воду из колодца, легко и уверенно управляться со своей немногочисленной живностью, гнуть спину в трудах и принимать усталость как лекарство от боли. Она радовалась бы по-своему каждому времени года, и в ее душе воцарились бы мир и довольство. Она привязана к земле и вернется к ней, пустит корни, как и ее предки. Хелфорд дал ей жизнь, и после смерти она снова станет его частью.

Одиночество ее не страшило, Мэри не принимала его в расчет. Тот, кто работает, не думает о таких вещах, он просто засыпает, когда день окончен. Она выбрала свой путь, и он казался ясным и надежным. Мэри больше не поддастся слабости и растерянности и не станет мешкать, как всю эту неделю, а сообщит о своих намерениях Бассатам, когда вернется к полднику. Они были очень добры к ней и просили остаться у них хотя бы на зиму, а чтобы Мэри не чувствовала себя обузой, деликатно предложили ей работу — смотреть за детьми и быть компаньонкой миссис Бассат.

Все эти предложения девушка выслушивала смиренно и неохотно, не давая согласия, но всякий раз вежливо благодаря хозяев за все, что они для нее