Шрифт:
Закладка:
Фрэнсис Дейви натянул поводья, и обе лошади послушались его мгновенно, дрожа и всхрапывая, и пар от их боков смешивался с туманом.
Они немного подождали, потому что туман на пустоши может рассеяться столь же внезапно, как опустился; но на этот раз не было ни просветов, ни тающих нитей. Он оплел их, словно паутина.
Затем Фрэнсис Дейви повернулся к Мэри. Рядом с ней он казался призраком, с туманом на ресницах и в волосах и с белой маской лица, как всегда непроницаемой.
— И все-таки боги мне воспротивились, — сказал он. — Я давно знаю эти туманы; они не рассеются несколько часов. Двигаться дальше среди болот было бы еще большим безумием, чем остановиться. Мы должны ждать рассвета.
Мэри ничего не сказала; к ней вернулись прежние надежды. Но как только в голову девушке пришла эта мысль, она сразу вспомнила, что туман остановит погоню, ибо он мешает не только дичи, но и охотнику.
— Где мы? — спросила она, и при этих словах викарий снова взял ее уздечку и повел коней налево, прочь от низины, пока податливая трава не сменилась жестким вереском и осыпающимися камнями.
Однако белый туман двигался вместе с ними.
— Ничего, мы сможем здесь отдохнуть, Мэри Йеллан, — сказал священник, — и пещера станет вам кровом, а гранит — ложем. Завтрашний день, быть может, вернет вас в привычный мир, но сегодня вы будете спать на Раф-Торе.
Лошади пригнулись от напряжения и медленно и тяжело стали выбираться из тумана на черные холмы.
А потом Мэри сидела, точно призрак, завернувшись в плащ, прислонясь спиной к выщербленному камню. Она подтянула колени к подбородку, плотно обхватив их руками, но сырой воздух все-таки проникал между складками плаща и холодил ей кожу. Огромная зубчатая вершина скалы вздымалась в небо над туманом, словно корона, а внизу под ними все окутывала непроницаемая пелена.
Воздух здесь был чистый и кристально прозрачный, и ему не было дела до живых существ, которым приходилось брести в тумане наугад где-то внизу. Здесь ветер нашептывал что-то среди камней и шелестел вереском; здесь дуновение, острое как нож и такое же холодное, овевало поверхность каменных алтарей и эхом отдавалось в пещерах. Все эти звуки сливались воедино, и воздух наполнялся легким шумом.
Затем они опять стихали и таяли вдали, и прежняя мертвая тишина спускалась на это место. Лошади укрылись за валуном, касаясь друг друга головами, но по-прежнему вели себя беспокойно и то и дело оглядывались на хозяина. Он сидел отдельно, на расстоянии нескольких футов от своей спутницы, и иногда она чувствовала на себе его внимательный взгляд: викарий взвешивал шансы на успех. Мэри все время была настороже, постоянно готовая к нападению; и стоило ему внезапно пошевелиться или повернуться на своей каменной плите, как ее руки тут же напрягались, а кулаки сжимались сами собой.
Фрэнсис Дейви велел ей спать, но сон не шел к Мэри этой ночью.
А если дремота все же коварно подкрадется, она будет бороться с ней, всеми силами отбиваясь от нее, как от врага. Мэри знала, что сон может овладеть ею внезапно, прежде чем она это поймет, а потом она проснется от прикосновения холодных рук к ее горлу, видя над собой бледное лицо. Она увидит ореол белых волос и застывшие, лишенные всякого выражения глаза, горящие огнем, который ей уже знаком. Здесь его царство, здесь он один среди тишины: огромные искривленные пики гранита защищают его, а белый туман внизу служит ему укрытием… Один раз Мэри услышала, как он откашлялся, будто собираясь заговорить; и она подумала, что они словно выпали из круга жизни, два существа, заброшенные в вечность. Должно быть, вслед за этим ночным кошмаром никогда не наступит день, и скоро Мэри окончательно потеряет себя и сольется с его тенью.
Но Фрэнсис Дейви так ничего и не сказал; в тишине опять послышался шепот ветра. Он то становился громче, то стихал, то принимался стонать среди камней. Этот вновь поднявшийся ветер принес звуки рыданий и плача, он налетел ниоткуда, возник из самих камней и из земли под камнями; он пел в пустых пещерах и в расщелинах скалы: сперва вздох, а затем жалобный плач. Его пение напоминало звуки хора, доносившиеся из царства мертвых.
Мэри завернулась в плащ и натянула на уши капюшон, чтобы заглушить этот звук, но, как только она это сделала, ветер усилился и стал трепать ее волосы, со свистом задувая в расщелине позади нее.
Непонятно было, откуда взялось это движение воздуха, ибо под скалой тяжелый туман упрямо приник к земле, и ни один порыв ветра не пытался разогнать его клубы. Здесь, на вершине, ветер трепетал и плакал, шептал о страхах, пробуждал древние воспоминания о кровопролитии и отчаянии, и этот дикий, безнадежный звук эхом отдавался от гранитных скал высоко над головой Мэри, на самой вершине Раф-Тора, как будто сами боги стояли там, обратив к небу огромные лица. В своем воображении девушка слышала шепот тысячи голосов и топот тысячи ног и видела, как рядом с ней камни превращаются в людей. Лица у них были нечеловеческие, древнее времени, изборожденные морщинами, обветренные, как гранит; они говорили между собой на языке, который она не понимала, и руки и ноги у них были искривленные, как когтистые птичьи лапы.
Они устремили на девушку свои каменные глаза и смотрели сквозь нее, не замечая ее, и Мэри казалось, что она, как лист на ветру, раскачивается туда-сюда без всякой цели, а эти древние чудовища живут в вечности.
Они приближались к Мэри, плечо к плечу, не видя ее и не слыша, надвигаясь, словно слепые, чтобы ее уничтожить; и она, внезапно закричав, вскочила на ноги, и каждый нерв в ее теле вибрировал.
Ветер стих, став не более чем легким дуновением в ее волосах; гранитные плиты высились за спиной Мэри, темные и неподвижные, как прежде; и Фрэнсис Дейви наблюдал за ней, подперев ладонями подбородок.
— Вы заснули, — сказал он; и она возразила ему, но не очень уверенно: ее разум все еще боролся со сном, который вовсе не был сном. — Вы устали и все-таки упорно хотите встретить рассвет, — продолжал викарий. — Сейчас едва за полночь, ждать еще долго. Уступите природе, Мэри Йеллан, и дайте себе передышку.
