клип выложим. Не пропусти. Хорошая вещь получилась. Помнишь, ты убеждал меня, что айдол должен быть безупречен, что на его репутации не должно быть ни единого пятнышка, что если я не буду вести себя так, как положено воспитанной корейской девушке, то мне на сцене ничего не светит? Помнишь?

— Помню. И что?

— Я сижу в тюрьме. Меня осудили за дезертирство (которое я не совершала) на пять лет. Моего дядю считают предателем. Мою сестру — спекулянткой и алкоголичкой. Меня судили по подозрению в воровстве, я избила журналиста и устроила драку в тюрьме, искалечив двух дур и слегка побив охранниц, за что меня отправили в карцер. Это я не хвастаюсь, это я констатирую. В моей здешней группе одни уголовницы: есть воровки, мошенницы, даже автоубийца, задавившая трёх человек. Да на мне с точки зрения правоверного корейца пробы негде ставить! Результат фееричен: наш клип "Gangsta’s Paradise" крутят по всему миру. Следующий, я уверена, ждёт не меньший успех. И я опять номинантка "Грэмми". Тройная, заметь! В свете всего перечисленного, не кажется ли тебе, что все эти слова об обязательной идеальности айдолов — просто глупая, ничего не стоящая трепотня?

— И что ты этим хочешь сказать? Что айдолам можно всё прощать? Что им позволено нарушать закон?

— Нет, я хочу сказать, что не надо всё доводить до абсурда. Айдолы — тоже люди и они тоже имеют право на ошибку. И, кстати, закон в данном случае нарушила отнюдь не я, а те, кто меня сюда засадил. Разницу ощущаешь?

ДжуВон на откровенно ехидный вопрос никак не реагирует.

— Знаешь, а можно ведь и по-другому сделать, — вдруг заявляет он.

— В смысле по-другому? Не подавать иск, что ли?

— Нет, просто можно сделать так, чтобы не ты их, а они тебя обвинили в нарушении авторских прав. Что это ты украла у них песню.

— И что? Чем это лучше? Тем, что я опять окажусь во всём виноватой?

— Лучше тем, что тогда не тебе, а уже агентству придётся доказывать свои права, понимаешь? Они должны будут предъявить авторов, регистрационные документы, свидетелей того, как эти песни создавались и записывались. А всего этого у них нет. Точнее, всё это у них фальшивое. А людей-то ведь постоянно обманывать не получится.

ЮнМи задумывается.

— Что-то в этом есть, не спорю. Они выпускают ворованную песню, а я тут же свою версию, которая намного лучше. Они возбухают, но все видят, что моя версия лучше. К тому же — доказательства у них хлипкие. И так — раз за разом. Любому идиоту станет ясно, в чём тут дело. Главное ведь дать повод для сомнения, чтобы про каждую их новую песню думали, а не ворованная ли она… Но всё равно надо с хорошим адвокатом проконсультироваться. Сделаешь? Есть у тебя такой на примете?

— Найду, — кивает ДжуВон.

Попрощавшись, он почти убегает. Заметно, что ему не терпится взяться за дело.

"Ишь, как вдохновился-то, думает Серёга, почувствовал, наверное, что совместное агентство опять на горизонте замаячило. Да я в общем-то и не против. Но агентство всё равно будет моё. Осталось выйти из тюряги и выиграть суд. Делов-то. Раз плюнуть".

* * *

— ЮнМи-ян что это?

— Это тетрадь, в которой записаны ноты и тексты украденных у меня песен. Они хранились в памяти телефона, и теперь ими пользуются нехорошие люди из "FAN Entertainment". Я хочу попросить вас, госпожа НаБом, опечатать её и положить в сейф. Для того, чтобы потом, когда я выйду, можно было воспользоваться ею в суде, для безусловного подтверждения моих авторских прав. Ещё одна такая же тетрадь хранится в нотариальном депозитарии. На всякий случай. С некоторых пор я предпочитаю перестраховываться.

— Хм, ты так уверена в том, что скоро выйдешь на волю?

— Я невиновна, и вы прекрасно это знаете. Весь этот маразм должен же когда-то закончится. На воле, конечно, много идиотов, но я верю, что нормальных, трезвомыслящих людей всё же больше.

— Глядя на наш контингент, я порой в этом сомневаюсь. Значит, ты всё же решила судиться с агентством, я так понимаю?

— Я от этой мысли и не отказывалась. Поэтому подам ещё один иск, по защите авторский прав. Они мне за всё заплатят. И дело не только в том, что я хочу отомстить, и даже не в том, что я собираюсь получить с них компенсацию. Просто я твёрдо убеждена, что вор должен сидеть в тюрьме.

— Но пока в тюрьме сидишь ты.

— Да, пока в тюрьме сижу я, обворованная и оболганная. Что поделать, мир несовершенен, госпожа директор. Как несовершенны и люди. Но если никто не будет стремиться к справедливости, как тогда жить? И как тогда быть с принципом неотвратимости наказания?

— Вряд ли тебе удастся победить. Система всегда сильнее одиночки.

— Один в поле не воин, это так. Но есть и другая поговорка. Если не я, то кто же?

— Почему-то глядя на тебя, мне кажется, в конце-концов ты своего добьёшься. Что ж, удачи тебе, одинокий воин. Давай сюда свою тетрадь, так и быть, сохраню.

— Имейте в виду, что когда-нибудь, лет через десять-двадцать, она будет стоить немалых денег. Постарайтесь её к тому времени не потерять.

— Осторожнее, ЮнМи-ян, это уже похоже на подкуп должностного лица.

— Увы, НаБом-сии. Я тоже несовершенна.

* * *

Вечером Серёга долго не может заснуть, лежит, ворочается, вздыхает. Тяжкие мысли не дают покоя.

"Мне снятся сны, в которых у ЮнМи всё хорошо. А ей (точнее тому Серёге) снятся сны про тюрьму, про то, как у меня здесь всё плохо. Вопрос — где я настоящий? Там или здесь? Или же и там и здесь? Может быть, я здешний — всего лишь персонаж сна, может быть, я всего лишь снюсь самому себе. Может быть, настоящая жизнь как раз там, а не здесь, и вокруг меня сейчас — просто кошмар, душный морок… Вот только как это понять и как определить? Да, скорее всего, никак. Поэтому живи, Серёга, и дальше от ночи к ночи, от сновидения к сновидению в надежде, что всё плохое когда-нибудь да и закончится.