Шрифт:
Закладка:
Я бы сказал, что это не совсем даже логично, потому что Кинг был как раз политкорректный, абсолютно «софт». Потому что если уж писать такие вещи, от которых белый может огрести, то «Малколм Икс жив» надо писать. А они друг друга терпеть не могли, потому что Малколм считал, что Кинг – «прогибающийся» такой сопляк, конформист, который всё сдал. А тот считал его, конечно, экстремистом. И между ними была только одна встреча. Они просто поговорили – примерно как Эрдоган с Путиным – и разошлись. После этого Малколм был убит. Но и Кинг тоже был убит. Так если писать уж что-то такое…
Тем не менее есть некое описание, и если ты рядом с ним оказываешься, то можно точно огрести…Здесь как раз я бы хотел подчеркнуть, что матрица построена на идее тотальности и легитимности комфорта, его абсолютной исключительности, которая всё занимает. А боль есть нечто парадоксальное и внешнее. Человек, который живёт, сталкиваясь с болью, всё равно считает, что он живёт в цивилизованном обществе, где все играют по правилам, всё комфортно и так далее: риск исключён из его сознания, риск и боль, ожидание боли. Когда эта боль приходит, она является чем-то таким… Ну, преступники, например.
Государство присваивает себе право на насилие. А ведь в предыдущих обществах – я имею в виду общества фараонов, кесарей, да даже королевы Виктории, – государства в нашем смысле не было. Почему не было в нашем смысле государства? Потому что государство – это аппарат. И это аппарат – не просто аппарат, как говорил Ленин, «насилия и принуждения» (конечно, это так), – но это аппарат прекращения коммуникации между «верхом» и «низом».
Раньше такая коммуникация была. Если кому доводилось смотреть «Аббатство Даунтон», то там на протяжении нескольких поколений история аристократической семьи, которая очень хорошо иллюстрирует массу вещей, касающихся не только Великобритании, но и России и кого угодно: внизу, в подвальном этаже, в кухне, находятся слуги, вверху – господа. Но эти слуги и господа непрерывно в коммуникации. А сегодня господа пользуются услугами слуг, которые принадлежат к спецслужбам. Нет коммуникации – с улицы господа не берут себе слуг. А слуг берут из ближайшей деревни – вот в чём дело. Лев Николаевич Толстой брал себе обслугу из ближайшей деревни, и он находился в прямой коммуникации с народом – как любой британский граф или римский сенатор. Они опирались прежде всего на народ, на плебеев и даже на вольноотпущенников. Это значит, что у них не было государства.
Но вот при праведных халифах существовала прямая, хотя и несколько парадоксальная, коммуникация между верхом и низом. Собственно говоря, при праведных халифах нет особенно и «низа» – здесь просто некое братство. Здесь мы обнаруживаем второй полюс веры, – веры, которая основана на интеллектуальной воле утверждения в качестве единственно важного того, чего нет. Потому что другой полюс, когда мы имеем дело с фараоном, от которого, как известно, Моисей вывел свой народ, являлся полюсом веры, основанный на боли.
Это два полюса, которые в неустойчивом равновесии: интеллектуальная воля, которая утверждает то, чего нет, и боль, которая раскрывает потенциал и сущность того, что только есть единственно, потому что ничего нет, кроме этой боли. А эта боль – это встреча с чистым Бытием, которое не имеет определений, потому что в конечном счёте настоящая боль не имеет определений. Вот два этих полюса.
Простое детское воспоминание: когда у тебя что-то болит, ты обращаешься к Всевышнему и говоришь: «Ну за что? Останови это». Есть такая интересная штука: когда ты не понимаешь, что с тобой происходит и тебе просто больно, ты обращаешься к «высшим силам» и просишь их это остановить – и тогда в тебе усиливается вера…Это «сырая» реакция, это реакция современного человека. Реакция «архаического» человека – это то, что он идёт навстречу этой боли. Я имею в виду зрелого архаического человека, который не бежит, например, от костра инквизиции и с радостью идёт на казнь. Или понимает, что эта казнь раскрывает его человеческую сущность, хотя является крайне нежелательным, предельно негативным фактором в его судьбе. Но именно этот предельно негативный фактор раскрывает последнюю правду его вброшенности в этот мир – боль и финал.
Но всё современное общество построено на, во-первых, комфорте, а во-вторых – на обмане, что боли нет. Но и здесь есть второй обман, потому что если мы посмотрим на глобальную систему, то получается, что комфорт весь на одной стороне, а вот в Сирии, например, – кассетные фосфорные боеприпасы, там боли сколько угодно…
Общество не хочет слышать об этом…Вот почему такая ненависть к ИГ (террористическая организация, запрещенная в России)? Да потому что ИГ (террористическая организация, запрещенная в России) напоминает о боли, а это – табу, говорить о ней категорически нельзя, потому что боли нет. А если есть боль, то это должно изолироваться, подавляться и уничтожаться. А при этом боль-то всё равно существует в руках этой государственной машины, которая не допускает, чтобы кто-то зашёл с улицы в штаб управления делами и поднёс там обнажённое лезвие к горлу первого лица и сказал, что, если он сойдёт с какого-нибудь пути, – марксистко-ленинского к примеру, то тебе будет больно (смеётся)…
Эксклюзивное, легитимное право на насилие, на причинение боли находится, собственно говоря, не у фараона, а просто у какого-то аппарата, потому что…
У писцов, проще говоря…У писцов находится это легитимное право! И получается, что «писцы» – террористическая организация, которая просто борется с другой террористической организацией. Или, точнее, сами называют «террористом» всякого, кто подозревает, что тут дело не чисто: они тут же оказываются в «террористах». Вот в чём проблема.
Комфорт – это расчеловечивание. Человек, который идёт по пути комфорта, может, естественно, воздерживаться от экстази или героина, не ходить на всякие дансинги и просто считать, что семья, досуг, хождение с детьми в зоопарк, поездки на море, – это всё законные вещи, в рамках которых мы должны существовать. И это общество предоставляет массу возможностей. Как американцы очень любят говорить, что «у
