Глухой звук тяжёлых шагов раздавался уже совсем рядом, буквально за поворотом… а потом вдруг всё затихло. Джек застыл, затаился, жалея, что не додумался повязать на поясе узел, отводящий взгляды. Время тянулось; не было слышно ни шелеста, ни шороха, и только тёплый ветер с какой-то душной, гнилостной вонью обдувал лицо. Не постоянно, а странно ритмично, как… как…

«…как дыхание», – осознал Джек, обмирая от ужаса.

И наконец посмотрел вверх.

Из-за края скалы, прямо поверх острого, неровного, точно обломанного гребня на него пялилась рожа, огромная, как кузов самосвала, похожая на перевёрнутый треугольник, сплошь покрытая наростами, как старое дерево – лишайниками. Узкий-узкий подбородок, выдающийся вперёд, перекошенный рот, полный кривых зубов, тонкий крючковатый нос – и два выпученных глаза-фонаря, круглых, источающих слабый жёлтый свет. Чуть выше висков торчали два острых уха, издырявленных, точно соты; в одном из них болталось кольцо размером с шину грузовика.

Ноги слегка ослабели.

– Мамочки, – выдохнул Джек.

Тварь, точно того и ждала, наклонила голову чуть вбок – и спросила гулким, лязгающим голосом:

– Ты-ы… ты-ы пришёл украсть сокровище?

«Лучше был бы дракон», – успел подумать Джек.

И – драпанул со всех лап, не разбирая дороги, а за ним с верезгом и рычанием ринулась огромная тварь, размахивая дубиной себе под стать.

«Чёрт, чёрт, чёрт!»

Тварь оказалась несправедливо расторопной – и ловкой. Ноги она переставляла куда медленнее Джека, но каждым шагом покрывала дюжину его прыжков. Сперва он ещё надеялся оторваться от неё, но потом осознал, что не выйдет – не на прямой, а местность была ему незнакома…

«Попробовать подрасти, чтобы у меня тоже стали ноги подлиннее? – лихорадочно размышлял Джек. – Или нырнуть в какую-нибудь дыру, куда монстр не пролезет?»

Увы, раздумывать было некогда.

Тварь не только ловко переставляла ноги, но и дубиной размахивала умело. От визга закладывало в ушах; когда дубина врезалась в скалу, то высекала облако крошек – и колючие искры. Джек чудом увернулся раз, другой, третий – и понял, что скоро везение закончится, потому что он начал уставать.

А чудовище – нет.

Мелькали скалы, каменные столбы, чёрные зевы пещер; Джек провалился в ручей, извернулся и выскочил на ходу, мокрый, едва не врезался в дерево, метнулся влево – и снова над головой у него просвистела дубина.

Ухнула скала, принимая удар; брызнули мелкие осколки.

В лапу вонзилось что-то острое.

Нос чесался.

Полуослепший и почти оглохший от грохота, Джек на удачу метнулся в какую-то дыру, протиснулся, ввинтился в неё, проскочил насквозь – и пулей вылетел с другой стороны скалы. Пересёк открытое пространство, юркнул в тень – и побежал дальше, дальше, наугад, пока хватало сил, а когда понял, что выдыхается – забился в дыру и свернулся калачиком.

«Проходи мимо, – думал он и представлял, как вяжет волшебные узлы, которые показывал Эйлахан. – Мимо. Мимо. Мимо…»

То ли магия сработала, то ли ему и впрямь удалось оторваться от огромного чудовища. От усталости тело словно превратилось в студень. Сердце билось часто-часто; лапы и уши подёргивались сами собой. Но время шло, а зловещее «бум, бум, бум» и шелест от волочащейся по земле дубины так и не нарушали тишину ночи. Обессиленный, Джек прикрыл глаза и начал проваливаться в сон… а потом услышал другой звук, незнакомый, но тревожный.

Цок, цок, цок.

На этот раз Джек оказался готов.

Воспоминание о горгулье, обнаруженной днём, было слишком свежим. Он напрягся, приготовился – и, когда в проёме показалась глупая пучеглазая рожа, то просто чихнул в неё огнём.

Горгулья взвизгнула и метнулась в сторону, как летучая мышь-переросток. Вот только подняться с земли не смогла – прицельный плевок огнём кое-где прожёг перепончатые крылья насквозь. Джек переломил ей шею одним ударом лапы – для этого всего-то и понадобилось, что подрасти до размеров бычка.

«Может, я не самая большая и зубастая тварь в этом месте, – подумал он, ощущая странную, непривычную злость; быть загнанной жертвой ему не понравилось. – Но и не самая слабая».

Спать той ночью он так и не рискнул – как и оставаться подолгу на одном месте.

Горгульи и великан с дубиной оказались не единственными чудищами каменного леса. Перебегая в тени, от укрытия к укрытию, Джек как-то услышал топот множества лап, сопение… а затем вдруг леденящий душу вой, и едва успел забиться в какую-то дыру, когда мимо пронеслась стая чёрных псов, рослых, с острыми стоячими ушами и вытянутыми мордами. Глаза у них полыхали красным огнём.

Джек почти не сомневался, что шерсть у псов горит не хуже, чем крылья у горгулий, но на драку благоразумно нарываться не стал.

Великана он замечал ещё раза три или четыре, но, к счастью, издали. Однажды – с края широкой расщелины, когда это чудовище, похожее на гоблина-переростка, бродило по другой стороне, заунывно причитая. Потом – за ореховой рощей… Но, вероятно, лисы интересовали великана же меньше, чем люди; Джека он не то ленился преследовать, не то вовсе не чуял.

Горгульи, как выяснилось, имели дурную привычку сбиваться в стаи и атаковать скопом. Но огня они опасались – что поодиночке, что кучей, так что Джек со второй или третьей стычки научился с ними справляться – и держать их на безопасном расстоянии, чтобы не попадать под удары острых когтей.

Псов он попросту избегал.

Ночь казалась бесконечной. До рассвета Джек дотянул, уже чувствуя себя наполовину мёртвым: лапы подгибались, в носу свербело от огненных чихов, а в ушах звенело от визга горгулий. Он доковылял до какого-то ручья, нахлебался воды так, что внутри забулькало, и юркнул в первую нору, показавшуюся безопасной. Там уже обитала стайка полевых мышей; Джек честно сказал им, что уж сегодня точно трогать их не станет – и завалился спать.

…проснулся он лишь во второй половине дня, помятый и несчастный, но довольный уже тем, что живой.

Он наскоро ополоснулся в ручье – после ночной беготни тело казалось липким и неприятным – и позавтракал. Еды оставалось ещё на несколько дней. Джек решил сперва израсходовать то, что может испортиться, а уже потом переходить на подножный корм – это позволило бы сэкономить силы и время, не тратя их поначалу на охоту.

«Сложнее всего в первые дни, – успокаивал он себя. – Если я освоюсь, если пойму, какие тут правила, то станет полегче. Надо только потерпеть».

Но верилось в