Шрифт:
Закладка:
Очевидно, это вызвало негодование других членов команды, хотя никакого открытого сопротивления не было. Во время дежурства с Булганиным Хрущев воспользовался возможностью, чтобы поговорить со старым другом о будущем, особенно об опасности, которую Берия может представлять для остальной команды. Все воспоминания о поведении Берии, когда Сталин лежал на смертном одре, имеют одинаково критический характер; Хрущев и Светлана (которую 2 марта вызвали на дачу) свидетельствовали, что Берия был взволнован, очень активен и произносил ревностные речи о преданности Сталину, когда казалось, что Сталин может прийти в себя, но в другие минуты говорил о нем с таким издевательством и ненавистью, что, по словам Хрущева, «просто невозможно было его слушать»[747]. Остальные были подавлены, горе утраты было одной из их главных эмоций. За Светланой и Василием (как обычно, пьяным) тоже послали. Когда прибыла Светлана, Хрущев и Булганин обняли ее, и они плакали вместе. У Ворошилова, Кагановича и Маленкова тоже были слезы на глазах[748].
Через много лет, когда Берия давно был расстрелян, а его имя покрыто позором, некоторые из выживших членов команды предположили, что Берия, возможно, приложил руку к убийству Сталина. В 1970-x годах Молотов сказал Чуеву, что, когда они стояли на Мавзолее на похоронах Сталина, Берия сказал ему: «Я его убрал… Я всех вас спас»[749]. Но вполне возможно, что он просто хвастался или хотел заслужить благодарность; в любом случае Молотов определенно не знал, как именно это было сделано. Маленков сказал своему сыну, что у Берии был план избавления от Сталина, включая удаление верных слуг, таких как Поскребышев и Власик, но он не знал, было ли это осуществлено на самом деле[750]. Павел Судоплатов, сотрудник спецслужб, считал, что Берия не мог этого сделать, потому что не контролировал персонал дачи[751]. В общем, отсутствие конкретики в этих поздних обвинениях (особенно после подробных расследований действий Берии во время суда над ним в середине 1953 года) и тот факт, что нет никаких доказательств того, что команда в то время считала его убийцей, говорит против версии о вине Берии, по крайней мере единоличной. Если бы Сталин был убит своими соратниками (чему нет никаких доказательств), это была бы совместная акция «четверки», тайну которой они так и не раскрыли[752]. В общем, маловероятно, что Сталин был убит своей командой, хотя, когда с ним случился удар, они не стремились во что бы то ни стало его спасти. Но и это удивительно, учитывая то, какой это могло обернуться провокацией с его стороны.
Слухов о том, что Сталина убил Берия или члены команды, не было. Указывали на обычных в той обстановке подозреваемых – евреев и врачей. «Как жаль, что он так тяжело заболел! Не приложили ли руку к его здоровью евреи?» – типичная реакция, о которой сообщалось в донесении МГБ. Или: «В тяжелой болезни Сталина виновны те же врачи-убийцы. Это, видимо, они и т. Сталину давали отравляющие лекарства замедленного действия»[753].
Бюро Президиума ЦК под председательством Маленкова 2 марта собиралось дважды, в полдень и в 8 часов вечера, в обычном месте – сталинском кабинете в Кремле. Здоровье Сталина было единственным пунктом повестки дня. 3 марта они снова встретились дважды, на этот раз для обсуждения текста сообщений для прессы и созыва пленума ЦК. Молотов и Микоян, а также Ворошилов и Каганович (но не Андреев) были окончательно возвращены в команду и присутствовали на каждой встрече. В ночь с 4 на 5 марта группа перешла к действительно важным вещам: кто будет формировать новое правительство (без Сталина) и как оно будет сформировано[754]. Молотов вспоминал, что предложения были представлены Берией и Маленковым – все они были очень хорошо проработаны и процедурно правильны.
Через несколько часов их – точнее, Маленкова, Берию и Хрущева – вызвали обратно на дачу: Сталин наконец умирал. Они смотрели, как он умирает: Хрущев с горечью, Берия, вероятно, нет. В тот момент, когда все закончилось, Берия вызвал машину – его голос прозвучал в тишине, «не скрывая торжества», вспоминала Светлана, – и бросился обратно в Москву[755]. Сталин был мертв. Команда, его наследники, пережили его и теперь были готовы, особенно Берия, претендовать на его наследство.
Глава 9
Без Сталина
Сталин еще был жив, а команда уже организовала работу нового правительства. Председателем Совета министров назначили Маленкова, «пока товарищ Сталин отсутствует», – так Берия деликатно предложил это назначение. Первыми заместителями Маленкова стали Молотов, Булганин и Каганович. Молотов был на своей прежней должности министра иностранных дел, Микоян также остался на прежней должности министра внутренней и внешней торговли. Оба ведомства, отвечавшие за безопасность объединили в одно Министерство внутренних дел (МВД) и министром был назначен Берия. Булганин стал министром обороны, а его заместителями были два военачальника Второй мировой войны – маршалы Василевский и Жуков. Ворошилову дали должность, которую прежде занимал Калинин, – председателя Верховного Совета, во многом эта должность была декоративной. Хрущев стал секретарем ЦК партии (через несколько месяцев его назначили первым секретарем). Президиум партии (ранее Политбюро) был сокращен до пятнадцати человек, включая членов команды Берию, Булганина, Кагановича, Хрущева, Маленкова, Микояна, Молотова и Ворошилова, а Бюро Президиума упразднено. Но большее значение в прессе придавалось именно новому правительству, а не новому Президиуму. Его обозначили как «коллективное руководство», и неофициальная иерархия, о которой можно судить по газетным сообщениям, выглядела следующим образом: Маленков, Берия, Молотов. Очевидно, новое руководство намеревалось порвать со сталинскими традициями и сделать правительство, а не партию, главным органом власти[756].
Члены команды – Маленков, Берия, Молотов, Ворошилов, Хрущев, Булганин, Каганович и Микоян – несколько дней спустя несли гроб с телом Сталина на похоронах. Как вспоминал Шепилов: «Молотов был [как всегда] невыразителен… Ворошилов, подавлен и растерян… Маленков, бледный и усталый, но сдержанный. Лицо Берии, спрятанное за толстым пенсне, судорожно дергалось. Хрущев стоял рядом со мной, его глаза были красными и воспаленными, по щекам текли слезы»[757]. (Шепилов отметил, однако,
