Шрифт:
Закладка:
– Именно. Поэтому-то за него вступились Тулуз- Лотрек, Моне и даже Сезанн. Роден обиделся и оставил большую гипсовую модель у себя дома. Только через двадцать два года после смерти Родена с этой большой модели сделали бронзовую отливку, которая до сих пор стоит на бульваре Монпарнас. А музеи мира наводнены отливками и копиями, сделанными с маленьких и одной большой модели. Какая-то часть из них – в этом доме.
– Вы, наверное, искусствовед?
– Нет-нет, я любитель.
– А кто вы по профессии?
– Я когда-то преподавал философию в Калифорнийском университете.
Шуша с удивлением смотрел на сказочного гномика в больших очках.
– Никогда не думал, – сказал Шуша после паузы, – что за философию так хорошо платят.
Гномик рассмеялся.
– За философию платят гроши. Мне повезло. Сначала я попал на лекцию одного из самых блестящих мыслителей столетия, Джона фон Неймана, венгерского еврея. От него я впервые услышал слово “компьютер”. А потом я вложил небольшую сумму денег в маленькую компанию, которая потом выросла.
– Как она называлась?
– Вы, возможно, слышали, Intel.
– Что?! И у вас по-прежнему есть их акции?
– Не очень много, но есть. У моего друга Эндрю Гроува их больше, он тоже, кстати, венгерский еврей. Вообще, роль венгерских евреев в создании Силиконовой долины недооценена. Короче, после лекции Джона я решил, что академическая карьера мне не подходит. Я разыскал компанию, которая уже начинала делать компьютеры. Пошел к ним работать. Тот факт, что я ничего не знал о компьютерах, не имел никакого значения – никто ничего не знал о компьютерах, не существовало ни одной книги, ни одного учебного курса. Мы всё придумывали с нуля. Потом я создал свою компанию, потом мою компанию купила компания Xerox, а я стал начальником одного из отделений. Потом мои друзья, занимающиеся полупроводниками, решили создать свою компанию и пригласили меня к ним присоединиться. Так три десятилетия назад началась Силиконовая долина, а я стал обладателем большой коллекции искусства.
– Для души или как инвестиция?
– Нет-нет! Я не дилер. Я не смешиваю деньги с искусством. Только для души. Когда я приобретаю новые вещи, то те, к которым уже остыл, отдаю в музеи. У меня нет запасников. Когда я умру, часть моей коллекции перейдет в галерею Поремского в Иерусалимском музее, часть в музей Лос-Анджелеса, часть в MoMA.
Шуша, взглянув на часы, решил, что надо переходить к делу:
– Давайте теперь поговорим о проекте, которым Джим будет “неусыпно руководить”.
– Давайте, – сказал Марк. – Помните, был такой фильм с Барброй Стрейзанд, “Смешная девчонка”?
– Слышал, хотя не видел.
– Ну да, вы из России. Сценарий написала разочаровавшаяся коммунистка Изобель Леннарт, у которой на этом самом месте стоял дом, довольно уродливый. Когда она умерла, я купил этот дом у ее мужа, снес его и решил построить новый. Меня все- гда привлекал стиль Spanish Revival. Природа и климат Малибу немного похожи на юг Испании, поэтому здесь этот стиль очень прижился. Для интерьера я пригласил Соттсасса.
– Я так и думал! – воскликнул Шуша. – Его стиль.
– Вы тоже его знаете?
– Лично нет, но он великий дизайнер, я прочел почти все, что про него написано.
– Да, да, он мой друг. Он сделал прекрасный дизайн интерьера и украсил его своими парадоксальными композициями. Вот хотя бы эта этажерка, до сих пор не могу смотреть на нее без улыбки. Но главное, он нашел идеальное место для каждого предмета из коллекции. Теперь, через пятнадцать лет, моя коллекция изменилась, и интерьером опять надо заниматься. Я позвонил Этторе. Он сказал, что с удовольствием прилетит распить со мной бутылочку Brunello di Montalcino, но он слишком стар, чтобы работать. Он знает, что я не пью, это была просто итальянская любезность.
– Как жалко!
– Очень, – подтвердил Марк, – но для вас это шанс стать соавтором Этторе.
– Об этом я не мог и мечтать, – сказал Шуша, – но я пожертвовал бы этим шансом за возможность увидеть еще одно творение Этторе.
– Ну что же, – сказал Марк, – я верю, что вы говорите искренне. Это дает надежду, что мы сможем сработаться, под “неусыпным” или без него…
Через неделю Джим сообщил Шуше, что проект отменяется. Марк Поремский умер от разрыва сердца в самолете Лос-Анджелес – Тель-Авив.
В кабинете Джима сидел высокий пожилой мужчина в костюме и галстуке. Высокий лоб, губы чуть кривит усмешка… Его лицо показалось Шуше смутно знакомым. Но где он мог его видеть?
– Знакомьтесь, – сказал Джим, – это Алекс, а это мой троюродный, или что-то в этом роде, дальний родственник, Джоэл.
– Не такой уж и дальний, – сказал Джоэл.
– Дальний, дальний, не примазывайся! В общем, я убегаю на встречу. Можете тут поболтать, если хотите, пока меня не будет, – сказал Джим и уже в дверях добавил: – Даже по-русски!
– Вы говорите по-русски? – удивленно спросил Шуша.
– Да, конечно, – ответил Джоэл почти без акцента.
– Мне кажется, я вас где-то видел. Вы не могли быть… в Зеленограде?
– Мог – это не то слово, – сказал Джоэл, улыбнувшись. – Я, можно сказать, создал Зеленоград.
Шуша уставился на него.
– Иосиф Вениаминович Берг? Советский шпион?
– Иосиф Вениаминович – да. Советский шпион – нет.
– Но вы же были в одной группе с Розенбергами.
– Был, меня могли арестовать, поэтому пришлось бежать, хотя я никакой секретной информации не передавал…
– Подождите! А радары? А proximity fuse?
Тут настала очередь Иосифа Вениаминовича замереть.
– Откуда такая информация? – спросил он после паузы. – Это вы, наверное, советский шпион?
– Могу рассказать, – ответил Шуша. – Я собирался эмигрировать, и меня вызвали в отдел кадров. Там кагэбэшник стал объяснять мне, какой я дурак, что хочу бежать из СССР, когда умным и честным американцам приходится бежать из Америки. Намекал на вас. Упомянул радары и все остальное. Сказал, что вы никогда не добились бы такого высокого положения в Америке.
– Он прав. Мы получили такие возможности, о каких здесь не могли бы и мечтать. Если нам в чем-то отказывали, звонили Хрущеву, и тут же все получалось. У нас было все, чего не было у советских людей, – машины, квартиры, деньги…
– Довольно странно слышать это от бывшего коммуниста.
– Почему бывшего?
– Тогда при чем тут деньги?
– Я говорю о миллиардах рублей, на которые мы создавали советскую микроэлектронику. Мы не строили себе дач.
