— Как обухом по голове, — пожаловался он и побарабанил пальцами по столу. — Через час соберём офицеров, посоветуемся, как нам быть.

Отпустив Баллюзена, он принялся ходить по комнате, размышляя над сложившейся ситуацией. Что ни говори, — ходил он от стены к стене, из угла в угол, — а во все столетия, во все века одни зажигают свечи, а другие их гасят. Кто-то славит жизнь, а кто-то смерть, войну, её кровавый церемониал. — Он уже понял, что теперь нужно будет ожидать такого накала страстей, такого столкновения характеров, амбиций и претензий, как между союзниками и китайцами, так и внутри каждого лагеря, что напряжённое ожидание развязки с обеих сторон непременно, — он осознал это отчётливо и остро, — непременно повлечёт за собой целую цепь логических ошибок в действиях противников и их штабов, а следовательно, тотчас же возникнет кризис, настоящий кризис, потребующий от него, Игнатьева, решительного выступления на авансцену с уже заранее продуманной для себя ролью. — Он подошёл к столу и, не присаживаясь, стал быстро записывать рождавшиеся в голове мысли, боясь утратить чувство озарения. «Моё оружие, — говорил он сам себе, исчёркивая лист бумаги, — спокойствие и равнодушие. Самое главное, внимательно следить за тем, что, когда и кому я собираюсь сказать». Мысли рождались одна за другой, и он едва поспевал обмакивать перо в чернила. «Барон, — мысленно обращался он к французскому посланнику, обдумывая предстоящую встречу, — вы настоящий рыцарь. Постарайтесь и впредь идти навстречу трудностям без страха и упрёка, с открытым забралом. Муза дипломатии — дама капризная, но она дама, а дамы ценят мужество. Не так ли»? Он поудобнее переместил подсвечник, чтоб тень от головы не падала на стол, и упёрся взглядом в стену. «Интересно, говорил я ему о рыцарстве или же нет? В любом случае надо сказать. Барон человек романтичный».

Минут через пятнадцать собрались офицеры.

Баллюзен доложил о результатах разведки и о дикой выходке маньчжуров: о пленении парламентёров.

— По слухам, двое из них обезглавлены.

— Один из них, наверное, Парис, — предположил Татаринов, — Кто-кто, а он поиздевался над уполномоченными вволю.

— Нет, — опроверг его мысли Баллюзен, — Париса отвезли в Пекин.

— Странно, — ущипнул себя за нос и сцепил пальцы Вульф. — Как же так вышло, что, несмотря на указ богдыхана избегать столкновений, разыгралось целое сражение?

— И не одно, — заметил Лихачёв.

— Я полагаю, спровоцировали англичане, — ответил за Баллюзена Игнатьев. — Увидев ополоумевшего от страха полковника Уолкера и бегущих вслед за ним китайцев, они тут же выстрелили по монгольской коннице из пушек. Я верно говорю, Лев Фёдорович?

— Так точно, ваше превосходительство.

— Отсюда и война.

Сидевший рядом с капитаном первого ранга Лихачёвым его брейд-вымпел лейтенант Елизаров, прибывший с матросами на джонках, повернулся к Баллюзену.

— Лев Фёдорович, — замялся он, — но ведь китайское войско по численности превышает союзнический авангард в несколько раз, как же французам и англичанам удалось с ходу разгромить врага? Выходит, что китайцы не сопротивлялись?

— Да, этот момент подозрителен...

— Ещё бы!

Баллюзен пожал плечами.

— Я сам не очень понимаю. Если верить барону Гро, китайские пушки были развёрнуты к бою, правительственные войска Сэн Вана приложили все силы для упорного сопротивления, защищая подступы к столице через Чанцзявань, но французы "лихо опрокинули" маньчжуров и овладели всеми их орудиями, а это около восьмидесяти стволов, взяли одно за другим все укрепления.

— Враки! — с мужицкой прямотой сказал хорунжий Чурилин.

— Чепуха на постном масле, — выпалил Шимкович.

— Барон объяснил, что французы развели роты на большие интервалы и вывели всех солдат на первую линию, не оставив ни второго эшелона, ни резерва, — сказал Баллюзен.

— И какова же была численность их артиллерии? — спросил у него Лихачёв с таким видом, словно тот пытался утаить важные сведения.

— Барон утверждал, что в первой стычке участвовали пятьсот пехотинцев, шесть нарезных полевых орудий и восемьдесят всадников — эскадрон сикхов. У китайцев же было до двадцати тысяч.

— Заметьте, — воскликнул Игнатьев. — Всадники — индусы. Пехотинцы, я уверен, тоже. Англичане — природные трусы. Отсюда их жестокость и их зверства. Единственная их заслуга — они умеют отступать: достойно и без паники. А всё оттого, что мы знаем: бегут с поля боя, а резервы всегда отступают.

— Но моряки они хорошие, — подал голос Лихачёв. — Сражаются умело.

— Если верить барону, — выдержал паузу Баллюзен, — то французам повезло: сахаристое просо скрывало большие промежутки в цепи наступавшей пехоты. Китайцы испугались мнимого превосходства союзников и повернули вспять. Остатки их славного воинства мгновенно рассочились. Одни засели в камышах, другие затаились в близлежащих рощах, а третьих видели в канале — по воде плывут трупы.

— Покончили с собой? — робко спросил Шимкович.

— Прыгали в воду, с целью утонуть.

— Бедняги.

Все невольно замолчали.

— Что будем делать? — Спросил офицеров Игнатьев.

— Продолжать движение, — как старший по чину первым ответил Лихачёв.

Баллюзен кивнул.

— Согласен.

— А вы что думаете, господин хорунжий? — спросил Николай у командира конвоя.

— Сидеть и не рыпаться! — с неожиданной резкостью встал со своего места хорунжий и громыхнул сдвинутым стулом. — Я лично отвечаю перед государем императором за безопасность посольства и за вашу жизнь, ваше превосходительство, — он посмотрел на Игнатьева. — Куда мы лезем? К чёрту на рога? Чанцзявань горит, в нём масса мародёров, господин капитан их правильно определил: бандиты. Разве я могу, имея в подчинении всего двенадцать сабель, оказать достойное сопротивление врагу? А вдруг Сэн Ван ударит с флангов, предпримет контрнаступление, тогда, куда и как? Нет, я за то, чтобы остаться здесь. И так надысь едва не подпалили.

— Действительно, — заёрзал на стуле секретарь Вульф и озадаченно потеребил свой нос, сложив пальцы прищепкой. — Опасно и весьма. В данном вопросе я полностью на стороне хорунжего, — он зачем-то снял очки и сунул их в кармашек сюртука. — От Хэсиву до Чанцзяваня, в сущности, недалеко. Можно поддерживать сношения с бароном через господина капитана. — Он с подчёркнутой вежливостью указал на Баллюзена.

— Я не против, — сказал тот и посмотрел на Игнатьева; в самом деле, зачем рисковать?

Игнатьев задумался. Одни мечтают о попутном ветре, другие — о