class="p1">Прежде чем ответить на эти довольно долго мучившие меня вопросы, напомню читателям историю «Подмосковных вечеров» – просто для того, чтобы отвести от себя подозрения в психическом расстройстве. Как известно, «Ленинградские вечера» В. Соловьев-Седой и М. Матусовский написали незадолго до того, как им предложили сочинить песню для документального фильма «В дни Спартакиады». Поскольку спортивные соревнования проходили в Подмосковье, а документалисты требовали немедленно прислать им хоть что-нибудь, то Матусовский поправил текст, заменил «ленинградские вечера» на «подмосковные», Соловьев-Седой сделал новый вариант музыки – и песня «Подмосковные вечера» наряду с двумя спортивно-строевыми хорами была отправлена в Москву. Там ее нещадно разругали, но все сроки сдачи киноленты давно прошли, и она осталась в картине. История о том, как ее отказался записывать Марк Бернес, давно стала легендой. Когда песня стала знаменитой в исполнении Владимира Трошина, Бернес не мог себе простить издевательств над стихами Матусовского. Ведь он долго объяснял поэту, что речка не может «двигаться и не двигаться», а любимая не может смотреть «искоса», да к тому же еще «низко голову наклоня».

Впрочем, в 1957 году В. Соловьева-Седого больше волновала судьба другой его песни, которую он сочинил на стихи Евгения Долматовского, – «Если бы парни всей земли…». Она была написана специально для Международного фестиваля молодежи и студентов, и авторы возлагали на нее большие надежды. Но, как известно, именно «Подмосковные вечера» стали визитной карточкой Фестиваля 1957 года, получив Первую премию и Золотую медаль на песенном конкурсе…

Чем больше мы погружались в музыкальный мир Соловьева-Седого, который от природы был награжден композиторским гением, тем сильнее хотелось открыть его нашим сегодняшним слушателям. Прежде всего молодым, которые поют другие песни и слушают другие стихи. Его музыка по-прежнему свежа и заразительна. Классика на то и классика, что не растворяется во времени. Он сумел претворить в песне великие открытия русской классической музыки, сохранив при этом связь с народным творчеством. В.П. Соловьев-Седой – выдающийся мелодист, его созвучия накрепко остаются в памяти даже не слишком искушенных людей, которые сразу готовы подпевать только что прозвучавшей мелодии. Этот магический дар сделал его невероятно популярным в XX веке. Он сохранил свою власть и поныне. Александр Чуркин, один из многолетних друзей и соавторов Василия Павловича, записал разговор Л.О. Утесова и И.О. Дунаевского, свидетелем которого он был в конце 30-х годов. Утесов: «Пожалуй, ты единственный, кто может сочинить такую мелодию, что люди запоют ее прямо по дороге с концерта». Дунаевский: «Нет, почему же? На ленинградском музыкальном небосклоне восходит новая звезда – молодой Соловьев-Седой. Не хочу быть пророком, но уверен: ему суждено большое плаванье…» В этом диалоге все правда. Не случайно в 1942 году обруганный за «цыганщину» «Вечер на рейде» сразу запели моряки на всех флотах, да и не только они. Строки А. Чуркина «Прощай, любимый город…» повторяли во всей стране со щемящей надеждой на скорое победное возвращение.

В 1942 году Василий Павлович Соловьев-Седой встретился с Алексеем Ивановичем Фатьяновым, большим русским поэтом. Ученик Алексея Дикого и Алексея Попова, он мог бы стать замечательным драматическим актером, но судьба распорядилась иначе. Для Соловьева-Седого, который сочинил с А. Фатьяновым такие шедевры, как «На солнечной поляночке», «Соловьи», «Первым делом, первым делом самолеты», это было счастливое сотрудничество. Все знали, что он никогда не сочинял музыку просто на стихотворную «рыбу», он всегда ждал рождения высокой поэзии – это пробуждало его композиторское творчество. С А. Фатьяновым они работали именно так.

Было бы глупо не понимать, что В. Соловьев-Седой, как и другие композиторы его эпохи, часто выполнял социальный заказ. Но уровень этого исполнения был виртуозным. Даже работая на заказ, он пытался раскрыть не мнимые, а истинные потребности времени. Расслышать созвучия повседневности. В. Соловьев-Седой всегда щадил своих слушателей, оберегая их от бессмысленной патетики, не играл в поддавки с публикой…

…Когда звучит песня «Услышь меня, хорошая…», у меня всегда глаза на мокром месте. Эту песню Соловьев-Седой написал для своей глухонемой дочери.

Апрель 2017

«Все мы русские»

Февральскими ночами мучил один и тот же страшный сон – мне поручено поставить в Государственном Кремлевском дворце праздничный концерт, посвященный столетию революционных событий 1917 года. Это пресное словосочетание – «революционные события 1917 года» – надо воплотить в яркое зрелище, созвучное мощи и трагизму того исторического поворота в истории России, который вызвал поистине планетарные тектонические сдвиги.

В ночном кошмаре пытаюсь склеить «Боже, царя храни» с «Марсельезой» и «Интернационалом», «Несвоевременные мысли» Максима Горького со строками из «Окаянных дней» Ивана Бунина и строфами из «150 000 000» Владимира Маяковского. К утру «Всенощную» Рахманинова перекрывают бесконечные частушки на мотив бессмертного «Яблочка», которые сочиняли в годы Гражданской войны и белые, и красные. «Справа лагерь, / Слева лагерь /, Все мы русские, / Стерегут молодцы / Нас французские». Просыпаюсь с горьким пониманием того, что по сей день трудно примирить непримиримое. Это в абстракции палачи и жертвы, победители и побежденные, волки и агнцы готовы к всепрощению и примирению. В реальности все трагичнее и болезненнее.

Конечно, можно попробовать занять философски-остраненную позицию по отношению к собственной истории, так, наверное, и делают мудрые люди. Тогда все едино – октябристы, кадеты, Союз русского народа, эсеры или большевики с меньшевиками. Все наше, родное, а значит, мы всему и наследуем, без изъятий и ненависти. Но мудрецы, далекие от сиюминутных страстей и от страстей как таковых, – редкостны. Большинство, пусть и поверхностно, пусть ложно, но зато самодостаточно погружено в эмоциональные миражи, которые вытесняют подлинную историю. Но, впрочем, оставим игры с большинством.

Важно понять, кто ты сам. Во что сегодня верил бы мой прадед, дед моей мамы, одесский портной, расстрелянный вместе с прабабушкой фашистами, которые вели их в гетто. Во что бы верил мой дед, которому в четырнадцать лет во время предпогромной стычки с казаками прострелили коленку, и он считался героем революции 1905 года, что не помешало ему оказаться в ГУЛАГе и выйти оттуда живьем. Правда, уже без особой веры в победу коммунизма во всем мире. Но и без особого неверия в этот странный результат мировой революции. Не сомневаюсь, что мой отец, проживший жизнь советского человека во всей ее полноте, отмечал бы сегодня ноябрьские праздники, как делал это при жизни. Советская власть, которой он служил верой и правдой – в шахтах Донбасса и на земле Украины в Винницкой области, в окопах Сталинграда и в подмосковных военных городках – сделала его, сироту, настоящим человеком, которым я горжусь по сей день. Распад СССР