Шрифт:
Закладка:
Но они не приняли моей шутки, не пошли мне навстречу. Арзнев Мускиа по-прежнему стоял над котлом, Гоги смотрел в пол, а Элизбар насаживал на вертел мясо, но руки его, я заметил, дрожали. Может быть, они и хотели мне что-то сказать, по никто не решался начать, каждый уступал место другому. Молчание тянулось не так уж долго, по мне на душу оно легло бесконечной изматывающей тяжестью и пробудило малодушие, испуг, предчувствие неминуемой катастрофы. Сейчас я могу назвать все своими именами — и знаю, что то была мгновенная вспышка панического страха, страха за свое благополучие. Будто кто-то швырнул сейчас об пол мою безоблачную жизнь и она вот-вот разлетится на мелкие куски. Не уверен, могла ли сила воли обуздать тот ядовитый клубок чувств…
Все кричало во мне… Да, да, вы вместе совершили что-то страшное, втянули меня в роковую бездну. Но я не хочу… Я не знаю… Я не с вами… Я не хочу страха и риска. Я не борюсь с царским строем, я вижу в нем не одно зло, вижу и добро! Я не хочу… Уходите сами и уведите эту отвратительную змею, которая из-за вас вползла в мой дом, в мою жизнь, в мою душу, в мое будущее… Кто этот человек?
— Наверно, я тот человек, Ираклий! — раздался в этот момент голос лаза.
— Ты? Какой человек? — спросил я, по мне показа- лось, что это сказал не я, а кто-то другой.
— Тот человек, из-за которого пришел граф Сегеди.
Знаете, меня не смутили его слова, как будто я заранее знал все, что он может сказать, будто держал их в памяти после первой встречи, семь дней тому назад. И эти несколько мгновений принесли мне опыт долгих лет жизни. В эту секунду я понял, что человек, стоящий передо мной, — прекрасен, что он не может совершить преступления против людей и мира, и, значит, он ни в чем не виноват передо мной, и Нано, Гоги, Элизбар — тоже не виноваты, что справедливость — на его стороне, а мое место там, где справедливость. И я обрел спокойствие, чувства мои подчинились разуму, а разум требовал вмешательства, такого действия, которое при этом причудливом стечении обстоятельств было бы самым уместным.
— Арзнев, — сказал я. — Ты должен поступить только так, как будет лучше для тебя. Не думай о нас, мы готовы на все.
Глаза Арзнева Мускиа блеснули благодарной теплотой, но он сказал с беспрекословной твердостью:
— Я должен поступить, брат Ираклий, так, как будет лучше для всех. Я здесь не один, и я никуда отсюда не уйду!.. Мы выйдем к графу вместе!
И, чувствуя мою неуверенность и колебания, добавил:
— Да, так будет лучше!
Он подошел к умывальнику, вымыл руки и, поправив полы чохи, сказал:
— Веди нас, Ираклий! Ты — хозяин!
Мы молча двинулись в комнаты.
Когда мы вошли, Сегеди поднялся со своего места. Что было делать! Я представил ему каждого. Все, как заведено, — вежливые улыбки, легкие поклоны… Очень приятно… Очень приятно…
Я попросил всех присесть, пока не будет готов стол. Опускаясь в кресло, Сегеди не сводил глаз с Арзнева Мускиа, уставился так, будто встретил старого знакомца, с которым не виделся целую вечность.
Но лаз, словно не чувствуя этого взгляда, как ни в чем не бывало, повернулся к Нано:
— Вы знаете, эларджи удалось на славу, очень вкусно, почти так, как я обещал вам.
А Сегеди, будто отвечая своим мыслям, сказал по-грузински:
— Такое сходство я встречал только у близнецов! — С этими словами он опустил голову, будто чрезвычайно заинтересовался замысловатыми узорами ковра, лежащего на полу.
— Вы так отлично говорите по-грузински, ну, замечательно! — Нано изо всех сил старалась поддержать светский разговор.
Граф и вправду говорил по-грузински довольно чисто, на специфическом, хорошо заученном грузинском языке. Видно, практика была богатая. Единственный дефект — не получались гортанные звуки.
Забегая вперед, скажу, что мы незаметно перешли на русский язык, и весь вечер никто не говорил по-грузински, кроме лаза, который все время переходил с одного языка на другой..
— Какое сходство? С кем? — спросил я.
— Могу удовлетворить вашу любознательность, — ответил Сегеди с некоторым напряжением, даже как будто смущаясь от того, что должен открыть. — Я говорю о том, что Мушни Зарандиа так поразительно похож на Дату Туташхиа, батоно Ираклий.
Сегеди сделал эффектную паузу, дожидаясь, что будет со мной. Но я сидел, не шелохнувшись, и он продолжал:
— Похожи, как близнецы, а ведь они только кузены… И один из них — мой помощник, а другой — ваш друг и клиент — Арзнев Мускиа, а в действительности — Дата Туташхиа.
Честное слово, за последние полчаса чудеса сыпались на меня, как из рога изобилия, и я, по-моему, уже потерял способность чему-нибудь изумляться. Во всяком случае, если бы на моих глазах кто-то из нас сейчас превратился в обезьяну или крокодила, даже это не вывело бы меня из той душевной застылости, того неподвижного оцепенения, в которое я был погружен.
Я оглядел своих гостей.
Арзнев Мускиа, только что превратившийся в Дату Туташхиа, хладнокровно перебирал янтарные четки. Он чуть улыбался, как будто вспоминал милые проделки детских лет. А Нано вся покрылась красными пятнами, на верхней губе выступили капельки пота, она прерывисто и тяжело дышала, откинувшись в кресле. Элизбар, почувствовав, что смертельно бледнеет, старательно растирал руками щеки. Кто был спокоен, так это Гоги, — умел держать себя в узде и, казалось, был поглощен одним лишь только созерцанием.
— Святая правда, — негромко сказал Туташхиа. Скажет слово — отбросит бусинку четок. — Мы как близнецы… Мой отец и мать Мушни, моя тетка, двойняшки… Мы так похожи, что, не подоспей к месту полицмейстер Паташидзе, вместо меня забрали бы его. Он работал тогда в акцизе.
Сегеди улыбнулся:
— Я слышал эту историю.
И опять эта гнетущая тишина.
Замороженность моя вдруг растаяла в этой накаленной атмосфере и сменилась бурным порывом раскаяния в том, что в моем доме случилась эта встреча, а я, хозяин, веду себя так, будто подстроил ее, с начала и до конца, и теперь с хладнокровием жду неизбежной развязки, развалясь к тому же еще в кресле.
— Я ваш гость, господа, — продолжал тем временем Сегеди, стараясь говорить как можно ровнее. — И что бы я ни сказал, и что бы я ни спросил, поверьте мне, не будет выходить за рамки обычной беседы.
Что мы могли сказать ему в ответ?
