Шрифт:
Закладка:
Из книги Николая Тихонова «Ленинградский год»
1943
Ленинград в феврале
1
Дует тёплый западный ветер, над городом стелются густые туманы, пахнет ранней весной. С крыш журчат ручейки, падает к ночи лёгкий морозец, начинается типичная ленинградская гололедица.
Одиночные ленинградцы, проходя мимо ещё заснеженных пустырей, где между дзотами лежат под снегом гряды, говорят, как опытные огородники, о рассаде, об удобрениях, о близких весенних огородных работах, по примеру прошлого года. Люди интересуются погодой с другой стороны.
«Слыхали, по радио сообщали, – говорит один ленинградец другому, – в Узбекистане уже посадка новых фруктовых деревьев, на юге весна».
«Узбекистану так положено, – отвечает собеседник. – А вот на Украине, читали в корреспонденции, чернозёмные комья на гусеницах танков».
Ленинградцы привыкли считать себя на правом фланге великой битвы и по-особому следить за всем, что касается фронта от моря до моря. Нева и Днепр одинаково близки им.
О весне с жаром думают моряки, бегающие по Неве на лыжах и смотрящие на берега, где кончают зимовать их маленькие кораблики, разные торпедные катера и морские охотники, похожие сейчас на избушки на курьих ножках, а на самом деле грозные воины, на время зимы выбывшие на отдых. Придёт весна, вскроется залив, и они помчатся, вздымая свежие волны, на боевые операции.
На Ладоге по берегу ходят бывалые моряки озёрных рейсов, смотрят в синие дали и говорят о недалёком времени, когда вновь взломаются пути ледяной трассы, и снова бесчисленный флот выйдет на простор, и пойдёт дружная ладожская работа, – моряк снова сменит шофёра на боевом посту.
Теперь это стало уже привычной обыкновенной сменой трудовых процессов, обычной, как смена времён года. Суровая романтика первых дней, когда осваивали небывалую ладожскую зимнюю трассу и весеннюю работу прошлого года, уступила место трезвой, спокойной уверенности.
Полтора года боёв за Ленинград сильно изменили людей. Самый, казалось бы, неприспособленный человек находил своё место в бою, и я удивился искренне, когда узнал, что один кабинетный человек, хороший знаток языков, чуть не профессор, который с трудом мог совершить суточный переход, пойдя в ополчение летом сорок первого года, сегодня уже начальник целого отдела во фронтовом штабе и работает как испытанный военный специалист. Я знаю другого ленинградца-эстета, ценителя изящного, который сам стал притаскивать из разведки фрицев, орудуя гранатой и винтовкой, как разведчик.
Ленинградцы, по численности своей равные населению целой европейской страны, дали много бойцов и командиров, которые и не подозревали в мирные времена, что они могут овладеть так быстро сложным и мудрёным искусством современной войны. Но они овладели. Немцы нагромоздили укреплений вокруг Ленинграда, точно в страхе хотели отгородиться от великого города и его воинов-мстителей, но им не помогают все эти бетонные подвалы, колючие проволочные поля, минные сюрпризы.
Недавно наши бойцы овладели одним крупным узлом сопротивления, который немцы превратили в крепость. Со всех сторон подступы к нему были укреплены с особым стараньем. Высокие насыпи окружали его, здания были превращены в доты, железобетонные перекрытия главной постройки предохраняли от самой сильной бомбардировки, и все-таки этот укрепленный пункт был взят. И он был взят не отборными отрядами, не гвардейцами, а обыкновенными войсками, которые научились воевать, которые жаждут разбить врага, уничтожить его.
2
В трамвае много народу. Командир вошёл в вагон и встал в стороне среди подростков и женщин с кошёлками. Четверо сидевших за его спиной бойцов переглянулись. Пассажиры с любопытством смотрели на командирские погоны. Это было в те дни, когда погоны были новостью. Переглянувшиеся бойцы встали, как один. Они стали предлагать места пассажирам.
– Вы что, выходите здесь? – спрашивали их.
– Нет, нам дальше, – отвечали они.
– Что же вы рано встали, сидите! Один из них сказал, улыбаясь:
– Мы не рано, мы поздно встали, командира не сразу увидели. А при нём мы сидеть не будем, раз он стоит.
– Вот вы какие! – сказала, усаживаясь, женщина. – Ну что ж, правильно…
Вагон останавливается на остановке, гулкий разрыв звенит в воздухе, второй, третий. Люди смотрят, как из высоко разорвавшегося снаряда летят какие-то цветные комья, и длинные листики, кружась, падают на крыши домов. Это летят немецкие листовки. Давно уже прекратили немцы обращаться к ленинградцам с листовками, и вдруг, после большого перерыва, снова крутятся поганые бумажки. Что за чертовщина? Листовки говорят о чем-то действительно непонятном. Немцы сошли с ума? Нет, они сбрасывают листовки осени сорок второго года. Что это значит – никто не понимает.
В стрельбе прошлогодними листовками есть что-то характеризующее врага. Огромная усталость и равнодушие видны в этом бессмысленном действии немцев.
А город живёт и работает и всё больше у него новых дел, новых достижений. Всё крепче он держит связь со страной, и на ленинградских улицах вы можете встретить командированных из разных городов Советского Союза,
приехавших по делам, и ленинградцев, вернувшихся в город после деловой поездки туда, за Ладогу.
И у них уже в рассказах нет острых переживаний, драматических эпизодов. Возвратившийся ленинградец рассказывает о поездке на «большую землю».
– Ну, как ехалось через озеро, бывают тревоги?
– Бывают, – говорит он. – Я сам попал. Ну, летят бомбы, дырка в озере одна, другая, вода, регулировщицы в белых штанах машут флажками жёлтыми и красными. Туда-сюда: пути нет, бомба пробила лёд. Берите правее. И всё. И вы едете дальше.
В городе прибавили хлеба. По хлебным карточкам рабочие получают 600 граммов, служащие – 500, иждивенцы – 400 граммов, дети – то же. Рабочие и инженерно-технические работники оборонных предприятий – 700 граммов.
3
Над городом проносятся сторожевые самолёты. Над домами развеваются красные флаги. Сегодня день Красной Армии – 23 февраля. В Смольном есть комната, где был подписан декрет об её образовании. По этим улицам прошли первые её отряды. Стоят высокие трубы знаменитых заводов, чьи сирены подняли тревогу в ту далёкую февральскую ночь,
