Гарри Крото с коллегами обнаружили эту возможность в лаборатории, им даже не верилось, так она была хороша. Гарри назвал молекулу “бакминстерфуллерен” в честь изобретателя и архитектора Бакминстера Фуллера (с которым, кстати, мы познакомились, когда ему было за восемьдесят: мы оба выступали на какой-то странной конференции во Франции, где он околдовал аудиторию на целых три часа). Баки придумал геодезический купол, устойчивую структуру, а Гарри Крото заметил ее сходство с молекулой С60. Удивительно, но баки-боллс обнаружились в метеоритах. Что еще более удивительно, баки-боллс, хоть они и огромны по сравнению с квантами, ведут себя как кванты в знаменитом парадоксальном эксперименте с двумя щелями. (Предполагаю, что никто не доходил до абсурдной попытки повторить его с шариками для гольфа? Но это отступление явно отступает слишком далеко.)

Лекция имени Симони, которую прочел Гарри Крото, была страстным призывом спасти эпоху Просвещения, вернуть рациональное мышление – и он неожиданно пустился в громоподобную атаку на фонд Темплтона. Для меня это был бальзам на душу: он зашел в своих обличениях намного дальше, чем мог бы решиться я. Гарри сопровождал лекцию примерами из своей серии прекрасных образовательных ресурсов, коротких фильмов, которыми могут пользоваться преподаватели естественных наук. Мы снова встретились на второй конференции “Стармус” (см. стр. 124), где он, как всегда, выступил вдохновляюще: зал оценил его по достоинству и аплодировал стоя (кажется, на всей конференции он был единственным докладчиком, которому достались такие овации).

Кстати говоря, и лекция Гарри на конференции “Стармус”, и его лекция имени Симони были блестящими образцами мастерства в PowerPoint: он действовал в технике, которой стоило бы воспользоваться всем. Как и большинство лекторов, я часто замечаю, что мои лекции обращаются к одним и тем же модульным группам слайдов, но для каждой лекции нужны разные модули. Дублировать слайды для каждой новой презентации – неразумно. Разумная стратегия, которая пришла бы в голову любому программисту, – иметь один экземпляр каждого слайда или модульной группы слайдов и “вызывать” его каждый раз, когда он нужен для разных лекций. Гарри – единственный известный мне человек, кто так и делает, и делает правильно: каждая его лекция – это последовательность “указателей” на элементы, которые хранятся на его жестком диске. Досадно, что это невозможно делать в Keynote, аналоге PowerPoint от Apple, в остальном превосходящем соперника. Я не раз пытался убедить Apple внедрить ссылки на “переходы по подпрограммам” вместо абсолютных переходов. Смысл переходов по подпрограммам – в том, что они помнят, откуда пришли, и возвращаются туда. Это главное в хитрости Крото. Не понимаю, чем переходы по подпрограммам могут быть сложнее в исполнении, чем абсолютные переходы, которые уже присутствуют (а не должны бы: абсолютные переходы вообще – откровенно негодная практика в программировании).

С Полом Нерсом я пару раз встречался, когда он еще жил в Оксфорде, – например, мы вместе бегали в Порт-Медоу; но долгий разговор впервые случился у нас в апреле 2007 года, когда я получил премию Льюиса Томаса, которую вручает Рокфеллеровский университет в Нью-Йорке. Пол, будучи президентом университета, принимал меня во время моего визита. Я был особенно счастлив получить эту премию, так как Льюис Томас – признанный стилист и лирик среди биологов, поэт в прозе. Пол Нерс оказался восхитительно нецеремонным и дружелюбным президентом, такой человек не может не понравиться сразу и надолго. Он рассказал мне странную историю своего рождения, которая теперь хорошо известна, но тогда только что всплыла. Женщина, которую он считал матерью, на самом деле была его бабушкой. А женщина, которую считал старшей сестрой, – была матерью. Обе умерли, не раскрыв тайны. Казалось, Пола скорее позабавило, чем шокировало открытие его истинного происхождения, хотя он и говорил, что к этому потребовалось привыкнуть. Я задумался о том, какие странные причуды судьбы ведут к раскрытию гения из неожиданных истоков. Сколько гениев остается нераскрытыми от недостатка возможностей? Сколько Рамануджанов умерло непризнанными? Сколько талантливых женщин в мусульманских теократиях заперты в необразованности и рабстве?

Пол Нерс, как и Гарри Крото, совсем не похож на представителя “правящих кругов”, и я говорил ему, что это сделало бы его идеальным президентом Королевского общества, преемником Мартина Риса. Он деликатно намекнул, что такая возможность существует. Я счастлив, что в 2010 году она реализовалась. За три года до этого его лекция имени Симони в 2007 году, “Великие идеи биологии”, уже представляла собой авторитетный обзор, какого можно было бы ожидать от президента Королевского общества, слегка напоминающий президентскую речь Питера Медавара к Британской ассоциации[122] в 1963 году (но, конечно, обновленный в соответствии с последними данными – в современной биологии это имеет огромное значение).

Фельдмаршал лорд Уэвелл, составитель антологии “Чужие цветы” (Other Men s Flowers), очаровательного и удивительного (для фельдмаршала) сборника стихов, которые он вспоминал в самых разных жизненных обстоятельствах, вставил в конце сборника и собственный “одуванчик с обочины” – “Сонет к Мадонне вишен”, последнее двустишие которого, следующее за тремя нежными катренами, глубоко трогает меня, несмотря на христианский тон:

Свет, доброта, любовь даны тобой —

Но я, Мадонна, возвращаюсь в бой.

Я цитирую здесь фельдмаршала Уэвелла, потому что его извинения за то, что он включил свое собственное стихотворение в такой сборник, проникнуты подобающей скромностью. Я почувствовал такое же стеснение, когда решил, что сам прочту последнюю лекцию имени Симони. Я отдавал себе отчет, что так и не прочитал вступительную лекцию, как полагается новым профессорам. С организационной точки зрения – потому, что, как я уже объяснял, меня вначале приняли на должность лектора имени Симони и лишь позже повысили до профессора. С практической же точки зрения я считал, что на роль вступительной подошла бы моя лекция имени Димблби (см. стр. 189), но ее я прочел по телевидению, а не в оксфордской аудитории. Так что я решил компенсировать упущенное и прочесть в театре “Оксфорд плейхаус” прощальную лекцию – заключительную лекцию имени Симони за время своей работы, мой “одуванчик с обочины” на краю сада предыдущих девяти. В своей презентации я показал фотографии всех лекторов имени Симони с названиями их лекций.

В собственной лекции, озаглавленной “Цель цели”, я разграничивал два значения слова “цель”. “Неоцель” я определял как истинную, осознанную человеческую цель: это творческий замысел, это стремление и порыв. Напротив, “архицель” я определял как ее древнего предшественника: псевдоцель, которую имитирует дарвиновский естественный отбор. Моя главная мысль была в том, что неоцель сама по себе – дарвиновская адаптация со своей собственной архицелью. Как