-1-

Влад.

В моей голове все начинает вставать на свои места с такой пугающей быстротой, что будь больше времени, я бы непременно задалась вопросом, как могла не увидеть этого раньше. Как можно было на заметить таких очевидных вещей?

Влад вызвался (вернее будет сказать – принудил) сопроводить меня в Брашов, только когда окончательно прояснилось, что Сандра с Милли едут в село Холодное, а Лео при любых обстоятельствах нужно будет в Бухарест к Носферату. Иначе говоря – когда стало понятно, что в замке, кроме Антона, никого не останется.

И теперь, когда я провалилась в прошлое (заснула, как казалось со стороны), он притащил меня сюда, наверняка зная, что помощи просить будет не у кого. Для этого же, скорее всего, связал и Антона – чтобы тот, мало ли чего, вдруг не принялся звонить копам или еще как-то пытаться мне помочь. Бедняга, он такой же заложник обстоятельств, как и я.

Вопрос остается только один – зачем это Владу нужно? Хотя, когда дело касается психопатов -часто ли их поступки поддаются логике? Вернее, их личной логике – зачастую, но вот для общепринятой их мотивы, бывают, навсегда остаются загадкой.

Но меня сейчас не волнует ни его логика, ни общепринятая – достаточно взглянуть в это мрачное и отчужденное лицо, обладатель которого стоит прямо надо мной в ножом в руке, чтобы понять, насколько он далек от реальности в данный момент.

Набираю полные легкие воздуха и, несмотря на то, что эти крики никто не услышит и никакой пользы они не принесут – опять кричу. Голос срывается, но я кричу вновь.

Этот крик будто возвращает Влада обратно на землю обетованную – по крайней мере взгляд его становится более осмысленный. Ранее он будто смотрел сквозь меня, а теперь сфокусировался прямо на мне. Не успеваю я в очередной раз набрать воздуха, как теперь его рука с ножом резко опускается..

И острое лезвие точным движением перерезает лозу на моей груди, а затем и на запястьях. Конечно же, каждое опущение ножа сопровождается моим криком и я успеваю попрощаться со всеми, с кем только могу вспомнить. Мама, отец, сестра, все мои друзья в Америке..

Сделав последний надрез, Влад опускает нож, но пальцы не разжимает, потому орудие по-прежнему остается в его руках. Он принимается молча наблюдать за мной тяжелым взглядом исподлобья – совсем как те маньяки в фильмах перед тем, как сделать «последний штрих».

Я, стараясь не задаваться природой его действий, быстро сажусь на столе, насколько позволяют перерезанные стебли. Мои руки дрожат, дыхание прерывистое – и если так дальше пойдет, мне кажется, очень скоро грохнусь в обморок. Однако, пока я в сознании – принимаюсь быстрыми, пусть и неверными, движениями снимать с себя остальные лозы. Какие-то поддаются, но какие-то, избежав надреза, лишь еще больнее впиваются в кожу.

И из-за этого мои движения становятся еще более дерганными, более неточными. Я понимаю, что вот-вот он кинется на меня вновь, и теперь-то уж точно резать будет не по лозам. А если я даже и выпутаюсь из них, едва ли смогу убежать дальше этой холодной комнаты – уж явно не для этого он подвешивал нас с Антоном. Который, к слову, каждое мое действие сопровождает утробным нарастающим мычанием.

Одна лоза на ноге оказывается прочнее всех прочих – чем сильнее я ее дергаю, тем она становится тоньше и острее, совсем как скотч, а не какое-то растение. Наконец, мои руки начинают кровить, а я окончательно сдаюсь.

В конце концов, какой в этом смысл? Он стоит прямо рядом со мной, с ножом в руке, и наблюдает за моими попытками, как за какой-то игрой. Распутаюсь или не распутаюсь – это ничего не изменит.

И это осознание будто бы заставляет меня замереть. Я перестаю, наконец, теребить сотый раз эту лозу на ноге, замутненным взором смотрю на свои окровавленные процессом этой бойни руки, после чего позволяю им безвольно упасть на стол.

Когда это происходит, Влад, наконец, подает голос. Тихо, едва слышно, будто бы самому себе, он говорит:

– Прости меня.

Не веря своим ушам, я поднимаю голову. Он стоит все здесь же, рядом со мной, и взгляд его все такой же тяжелый, но уже не мрачный, а скорее грустный. Будто бы ребенок, который только сейчас понял, что сильно сжав птицу, в итоге сломал ей шею. Он смотрит на эту птицу, и еще не до конца понимает, как это мог сделать именно он. Он же просто играл!

Только Влад не ребенок, а взрослым людям такое свойственно, только если у них совсем не все дома. Впрочем, это совсем не открытие! Но почему-то именно эти слова будто бы что-то выключают во мне. На место обреченности вдруг приходит злость. Нет, не злость – даже ярость. Настоящая ярость, заставляющая меня вновь уже более остервенело дергать треклятую лозу.

– Простить?! – ору я, а растение между тем рассекает мои руки все глубже и глубже – простить!? Ты связал меня, пока я спала, и притащил сюда! Ты все спланировал, дождался, пока все уедут, связал и Антона, а потом..

– Я этого не делал – перебивает он – я хотел лишь освободить тебя.

– Ну конечно!

Понимаю, что следует наоборот подыграть, что я верю ему, верю в его байки, так как тогда он, быть может, сочтет, что меня еще безопасно отпустить. Однако, внутри меня будто уже завелся какой-то механизм, который невозможно остановить – и этот механизм считает совершенно иначе, очевидно, работая порознь с инстинктом самосохранения. И заодно порознь со здравым смыслом, так как уже очевидно, что бесполезно теребить эту лозу, но я продолжаю раздирать себе руки резкими бесплотными движениями.

– Конечно, это не ты делал! Тогда кто, если нас в замке было всего трое? Антон? Ах, точно, он ведь тут же, с нами! – словно подтверждая мои слова, дворецкий вновь начинает мычать – кто тогда это сделал?!