Шрифт:
Закладка:
Взрослые только переглянулись. Алексей Павлович — с улыбкой, Люся — с грустноватым пониманием, Паша — с полным недоумением. Более подробно обменяться впечатлениями они не смогли: дверь палаты распахнулась, и стремительно вошла в наброшенном белом халате Вера Сергеевна Попова.
Алексей Павлович обомлел. А Люся бросилась расспрашивать:
— Доктор, как они? Опасность миновала? Когда им можно домой?
Попова отвечала своим привычным начальственным тоном:
— Ничего узнать невозможно! Безобразие, дежурного врача нет на месте!
— Врача? — удивилась Люся. — А вы…
Попова не ответила Люсе. И вообще не смотрела на нее. Вера Сергеевна смотрела на Алексея Павловича. Подошла к нему, достала из-под наброшенного на плечи халата и неловко протянула ему букетик цветов.
Люсе больше ничего не надо было объяснять. Люся шагнула к мужу и подала ему костыли.
— Пойдем, Паша, пойдем…
— К-куда? — опешил он.
— Ты же слышал, надо найти дежурного врача, срочно надо найти!
И бедный Паша, выставив вперед гипсовую ногу и неумело орудуя костылями, поковылял за женой из палаты. К чести Люси надо отметить, что она даже не оглянулась, не бросила любопытствующего взгляда на неожиданную гостью. А ведь как хотелось!..
Алексей Павлович и Вера Сергеевна остались в палате одни. Он встал с кровати перед ней навытяжку, сияя очами и прижимая к груди гипсовую руку, словно в немой мольбе. А она, наоборот, опустилась на стул и сказала уже не начальственно, а устало:
— Вы опять что-то выкинули… Как маленький, честное слово…
— Да, конечно! — радостно согласился он. — А вам спасибо, что пришли! Огромное вам спасибо!
— За что? Просто когда я узнала, я… — голос ее дрогнул, — я испугалась!
Алексей Павлович был чрезвычайно растроган.
— Испугались? Из-за меня-то, старого болвана? Нет, вы женщина просто замечательная!
Попова была смущена его порывом, попробовала отшутиться:
— Да-да, помню — «женщина в самом соку»…
— Ну вот! — огорчился он. — Я ж говорил, вы меня за те слова простите, извините!
— Ничего, ничего, я все забыла.
— Ну да, такое забудешь! Это ж надо, это додуматься сморозить, что вы в самом соку!
Лицо Поповой напряглось и замкнулось. Но он этого не заметил. Как тот крыловский медведь, что из желания услужить прихлопнул муху на лбу булыжником, так и он в страстном порыве замолить былые грехи не замечал смену ее настроения и грешил по-новому, еще более тяжко!
— Да, поделом вы мне тогда врезали, поделом! Я понимаю, комплимент комплиментом, но каково про это… в самом соку… выслушивать в ваши годы…
— Прощайте! — оборвала Попова.
Встала и пошла к выходу. А он все еще ничего не понимал.
— Куда же вы? Посидели бы…
— Некогда. Мне на работу пора. — И добавила едко: — Несмотря на годы!
Только тогда Алексей Павлович так хлопнул себя по темени, что это вполне могло стать причиной новой травмы.
— Ох! Я ж не то имел в виду!
Она, не отвечая, пошла к двери. Он шустро опередил гс и закрыл дверь собой.
— Не пущу! Я так ждал, что вы придете… То есть я так надеялся! И вы пришли, но ушли… то есть уходите… Не пущу! И ничего вы со мной не сделаете!
— Это еще почему?
— А потому… потому что вы сами сказали: у меня некоординированный контроль над собой!
Он выпалил этот сомнительный диагноз с такой отчаянной гордостью, будто называл свою ученую степень. Она хотела еще более разгневаться, но вместо этого почему-то улыбнулась. Чуть-чуть, но все-таки улыбнулась. Он обрадовался такому, пусть крошечному, сдвигу и тоже улыбнулся неуверенно. Она ответила ему уже более открытой улыбкой. А он в ответ совершенно счастливо расцвел.
Так они стояли и без слов улыбались — два немолодых человека, нашедшие друг друга.
А потом позади него отворилась дверь палаты и так двинула по локтю гипсовой руки, что он буквально взвыл от боли:
— У-у-о-ой!
В дверь заглянула нянечка с подносом и стаканами. И поинтересовалась любезно:
— Кефир будете?
Эпилог
Поэт сказал бы: зима укутала весь город мягким белоснежным покрывалом. И поэт сказал бы совершенно верно. Белый, только что выпавший и не успевший почернеть от заводских дымов снег укрыл дворы и улицы, крыши домов и купол единственного выстоявшего и в революцию, и в войну, и в перестройку православного храма.
И так же стоял на своем месте старый резной дом. Абсолютно целый. Хотя вокруг была покореженная жутким взрывом земля.
Землю не заровняли, не загладили бульдозерами, потому что после этого ЧП, по принципу «обжегшись на молоке, дуй на воду», компетентные органы решили обследовать весь огромный пустырь — не залежались ли где аналогичные сюрпризы минувших боев. И не зря решили: в одном месте отыскалась невзорвавшаяся немецкая фугаска, а в другом откопали артиллерийский снаряд — правда, не фашистский, а наш. Ну, с ними, конечно, никакой проблемы не было. Вывезли в безопасное место и там рванули.
А старый дом остался стоять как ни в чем не бывало.
И вообще строительная активность на пустыре пошла на убыль. За всеми этими поисками-хлопотами зарядили осенние дожди, пустырь превратился в глиняное месиво, что не стимулирует деятельность строителей. За дождями пали снега, а там и грянули морозы. Всем как-то стало не до пустыря с его одиноким домом. И не только потому, что мороз сковал землю, сделав ее неприступной для бульдозеров, а главным образом потому, что близился Новый год. Удивительнейшая пора, в которой так тесно сплелось сугубо общественное — конец года штурм плана, сдача объектов — и глубоко личное — старые мечты, новые надежды, неясное ощущение счастливых перемен в судьбе…
Впрочем, до Нового года еще оставалось немало дней, когда мужчины семейства Луковых совершили свой первый выход — старшие на работу, младший в школу. Прошло время, исчезли гипс и повязки. Отлежали они свое в больнице, отсидели положенное дома. Настал день, когда Люся, по известной семейной традиции, напутственно помахала с балкона, и трое Луковых отправились знакомой дорогой.
На заснеженном пустыре они остановились у резного дома.
— Стоит он, родимый, стоит! — растроганно сказал Алексей Павлович. — А знаете, ребята, когда меня к ангелам понесло, так я лечу и, не поверите, одно думаю: неужто достала — не меня, а его достала через столько лет война проклятая!
— Слабо ей, батя, — сказал Паша так гордо, словно в этом была его персональная заслуга.
А Лешка предположил:
— Он, наверно, как в сказке — в воде не тонет, в огне не горит!
— Сказка сказкой, — возразил Алексей Павлович, — а
